начали набирать обороты. Немногие работы, посвященные экономической холодной войне, фокусируются на важной черте ее раннего этапа – организованной США экономической блокаде СССР [Jackson 2001; Zhang 2001]. Но система импортных лицензий, необходимых для функционирования Бреттон-Вудской системы, стала для советского руководства, которое было склонно видеть политику везде, где сделки с частными предприятиями натыкались на стену правительственного лицензирования, еще большим ударом. На исследовании чего должен сосредоточиться историк? Несмотря на значительные усилия США по принуждению Европы и Японии к соблюдению эмбарго на стратегические товары, запретительные списки не дожили до постдефицитного периода – периода, когда рычаги влияния США на своих союзников перестали работать (по крайней мере, уже не работали так, как раньше).

С другой стороны, системные ограничения в большей степени определяли границы экономической, чем политической деятельности СССР. Это было особенно верно в отношении самого фундаментального правила системы: если раньше, в эпоху золотого стандарта, советское руководство стремилось накапливать золото, теперь оно стремилось накапливать долларовые резервы. Мимолетный эпизод финансовой паники, с которым советское руководство столкнулось вопреки своим оптимистическим прогнозам, лучше всего отражает природу властных отношений в новом либеральном порядке. В середине 1948 года, когда напряженность достигла небывало высокого уровня и продолжала расти, советское правительство стало опасаться за состояние скудных резервов СССР. Более двух третей резервной суммы – 74,5 млн долларов – лежало в американских банках, и почти половина этой суммы ушла на оплату импорта каучука. Советское руководство боялось, что Соединенные Штаты смогут заморозить с трудом заработанные сбережения, значительная часть которых, как известно, была сформирована в результате продажи зерна в голодном 1947 году[129]. Оно решило перевести их в европейские банки, до которых длинная рука Дяди Сэма, конечно, могла дотянуться, но с которыми, в отличие от банков североамериканского колосса, было еще возможно (по мнению советского руководства) развитие финансовых отношений[130]. Это стало предвестием рынка евродолларов, который возник в середине 1950-х годов, – долларового фонда, хранящегося за пределами Соединенных Штатов и, следовательно, находящегося вне их контроля [Schenk 1998: 221–238][131]. Спустя определенный промежуток времени был накоплен огромный запас нерегулируемых долларов, который утянул всю Бреттон-Вудскую систему на дно[132]. По иронии судьбы единственная подрывная антисистемная деятельность СССР была движима попыткой советского руководства отстоять свое место в либеральной мировой системе.

Переговоры по поводу кредита с англичанами свидетельствуют о стремлении ищущего компромисса руководства справиться с непростой ситуацией, характеризующейся как ухудшение платежного баланса и, следовательно, уменьшение способности выплачивать военные долги. Как и во время Великой депрессии, надеясь сохранить кредитоспособность в рамках либеральной финансовой конструкции послевоенного периода, советское руководство не хотело объявлять дефолт[133]. Англичане были первыми, кто вел серьезные переговоры о торговых соглашениях с СССР. Это было отражением не известного коммерческого инстинкта британцев, а стойкости Британской империи. Что касается многосторонней торговли и валютной гибкости, Бреттон-Вудская система сдерживала Великобританию меньше, чем другие европейские государства. Стерлинговая зона была шире долларовой, и Англия исторически имела дефицит платежного баланса с СССР, что позволяло последнему использовать излишки фунта стерлингов в других регионах зоны. В результате Великобритания могла позволить себе отрицательный платежный баланс с СССР до тех пор, пока англичане могли поддерживать положительное сальдо торговли со своими колониями. Советское руководство, в свою очередь, было удовлетворено возможностью накопить фунты и потратить их в этих колониях.

Многие западные должностные лица торговых ведомств и ученые считали, что, если одним из определяющих аспектов советской экономической жизни была существенная нехватка потребительских товаров, Советское государство будет в первую очередь заинтересовано в восполнении этой нехватки. Именно с такими допущениями англичане подошли к торговым переговорам с советским руководством. Англичане предлагали товары широкого потребления в обмен на необходимое им, но это не интересовало другую сторону. Они осознали, что работают на удовлетворение безмерного спроса Советского Союза на промышленное оборудование и другие технологические ресурсы[134]. В течение следующего десятилетия в ходе переговоров с другими богатыми странами советское руководство демонстрировало ту же модель поведения. Англичане периодически пытались продать потребительские товары, но им отвечали так же, как в июне 1952 года ответил Сталин: Советский Союз заинтересован только в традиционном советско-британском обмене сырьевых товаров на промышленное оборудование и технологии[135].

Хотя это недопонимание было устранено, чрезвычайно сложная ситуация начального этапа Бреттон-Вудской системы способствовала продолжению неустойчивых отношений между СССР и Великобританией. План по торговле между двумя бывшими союзниками был подготовлен в декабре 1947 года, и через год советское руководство выполнило свою часть сделки. Однако американцы запретили англичанам продавать корабли и промышленное оборудование, предполагавшееся в качестве оплаты импорта советских товаров. Даже с учетом советских покупок в стерлинговой зоне советское правительство все еще имело на счетах в британских банках около 10 млн фунтов, что, согласно гневным словам доклада, посвященного этому вопросу, «по существу является вынужденным предоставлением Великобритании кредита со стороны Советского Союза»[136]. Советское руководство, казалось, не отдавало себе отчета в том, что просто вторит многим недовольным, вынужденным накапливать законное платежное средство другой страны в качестве резервной валюты. Принятие СССР сложившейся либеральной финансовой системы началось с 10 млн неизрасходованных фунтов.

Но назвать складывающуюся ситуацию критической было нельзя. Девальвация британского фунта в 1949 году, судя по всему, оказалась выгодна советскому руководству. Она была прогнозируема. Уже с того момента, когда в 1948 году рецессия в США уничтожила небольшой американский спрос на европейские товары, а вместе с ним и долларовые резервы европейских стран, все стало понятно. Советское руководство оценивало общий ущерб, нанесенный девальвацией валютным резервам, почти за месяц до того, как это произошло. Результаты оценки воодушевляли. В большинстве европейских стран советские резервы были защищены положением, которое предполагало оплату золотом по первому требованию. Только соглашения с Англией не были защищены. Но и это сыграло на руку советскому руководству: у СССР в фунтах стерлингов сохранилась задолженность военного времени, и девальвация британской валюты облегчила бы ее погашение[137]. Сэкономленная сумма компенсировала бы увеличение суммы закупок, осуществляемых за счет стерлинговых резервов, которые Госбанк держал на иностранных счетах. В докладе рекомендовалось увеличить расходы, с тем чтобы уменьшить сумму на стерлинговых счетах; товары, на которые есть постоянный спрос, – резина и хлопок, – в этом случае представлялись идеальными кандидатами[138].

Девальвация 1949 года положила конец кризисной ситуации в Европе, а план Маршалла и корейская война способствовали закачке в мировую экономику миллиардов долларов. Это еще больше сократило дефицит международной валюты. Но путь к избытку доллара в 1960-е годы был долгим, и на этом пути Советский Союз сыграл очень полезную роль партнера по бартеру.