Большой и скучный обед у австрийского посла барона Лангенау.

8 марта. Пятница. Совещание у великого князя Константина Николаевича по вопросу о гидротехнических работах в устьях Волги.

Вечером был на публичном чтении капитана Генерального штаба Пржевальского (в Соляном городке) о его путешествии в Монголию и Тибет. В публике петербургской заметно развивается потребность в умственной пище; ежедневно на нескольких лекциях толпятся слушатели. Женщины особенно стремятся в эти собрания с истинной жаждой знаний. Пржевальский более всякого другого может привлечь слушателей и еще более слушательниц: во всей его фигуре, во всяком слова видна натура энергичная. После лекции я пригласил его к нам на чашку чая, чтобы познакомить с моею семьей.

9 марта. Суббота. Сегодня при докладе моем не присутствовали великие князья. Не знаю, этому случайному обстоятельству или же другой причине можно приписать заметное изменение в тоне государя: он говорил с прежней своей мягкостью и добродушием, несмотря на то, что с самого начала доклада завел я речь о Медико-хирургической академии. Я воспользовался удобным случаем, чтобы высказать откровенно государю всю суть дела, не скрывая закулисной грязи, из-за которой выходят все толки и сплетни, распространенные в последнее время в публике.

Государь выслушивал со вниманием, и не замечалось, чтобы в мыслях его вопрос о передаче Академии в Министерство народного просвещения был предрешен. Между прочим он сказал, что сами профессора имеют по этому вопросу мнения различные. Например, Красовский выступает против передачи, а Боткин – в пользу этой меры. Таким образом, подтверждается то, что поклонники Боткина считают выдумкой и клеветой; выходит, что он, несмотря на дружественное свое отношение ко мне и ко всей моей семье, действительно поддерживает замыслы графа Толстого и Тимашева.

Как ни прискорбно было для меня убедиться в этом, однако же чтобы не подавать повода с моей стороны к нарушению этих давнишних отношений, я поехал к Боткину под предлогом осведомиться о его болезни; но оказалось, что он уже поправился и выехал. Опять не удалось мне откровенно объясниться с ним.

10 марта. Воскресенье. Сегодня после развода собрал я у себя некоторых профессоров Медико-хирургической академии с тайным советником Козловым во главе для обсуждения записки графа Толстого о передаче этого учреждения в Министерство народного просвещения. Все без исключения восставали против этой меры и доказывали невозможность ее исполнения. [Не знаю, все ли были искренни в своих заявлениях.] Решено составить общими силами подробное, по пунктам, опровержение всех аргументов графа Толстого.

Большой парадный обед во дворце по случаю дня рождения императора Вильгельма.

11 марта. Понедельник. Большой дипломатический обед у князя Горчакова.

12 марта. Вторник. При докладе моем государь заговорил об униатских делах, подавших недавно повод к волнению в некоторых местностях Седлецкой и Люблинской губерний. К крайнему прискорбию, дело не обошлось без кровопролития благодаря мудрым распоряжениям того же графа Дмитрия Андреевича Толстого, который и в делах церковных проявляет такую же узость и такое же упорство, как по ведомству учебному. Дела униатские до того обострились, что признано необходимым обсудить их в особом совещании, назначенном в будущее воскресенье в квартире государственного канцлера. Государю угодно, чтоб в этом совещании и я принял участие, вероятно, как председательствующий в настоящее время в Комитете по делам Царства Польского.

По тому же Комитету представлены мною сегодня его величеству объяснения по поводу пререканий, возникших между управляющим Собственной его величества канцелярией по делам Царства Польского статс-секретарем Набоковым и министром юстиции графом Паленом. С упразднением звания наместника в Царстве Польском предположено изъять из ведения нового начальника края (генерал-губернатора) судебную часть и передать ее в ведение Собственной его величества канцелярии. Но против этого предположения восстал граф Пален, призвавший более правильным судебную часть в Царстве подчинить министру юстиции. Поэтому надобно ожидать препирательств между ними в одном из ближайших заседаний Польского Комитета.

У государя опять зародились новые проекты по части обмундирования войск: барону Штейнгелю (генерал-лейтенанту, управляющему Интендантским музеем) указано новое распределение мундирных отличек для разных родов и частей войск. Как всегда, в проектируемых нововведениях нет никакого рационального основания, а потому предвижу только новые усложнения и затруднения для интендантских складов.

13 марта. Среда. Присутствовал я при замечательной операции переливания крови из одного человека в другого, произведенной в больнице городской тюрьмы доктором Русселем, которого Военное министерство вызвало из Женевы для обучения наших врачей. Сегодня произведена им уже 18-я операция, и все исполнены благополучно; только один из оперированных больных не выжил вследствие крайнего истощения жизненных сил.

14 марта. Четверг. Доклад мой сегодня был продолжительнее обыкновенного. Независимо от большого числа текущих дел, много времени потрачено на разговоры о задуманных самим государем переменах в обмундировании (в цветах погон и воротников), а затем о другой давнишней мысли его величества: заменить наши русские штыки прусскими тесаками (sabre bayonette[35]). Уже три раза вопрос этот обсуждался лицами компетентными; все единогласно отдавали преимущество нашему штыку и восставали против примыкания штыков к ружьям лишь в момент действия холодным оружием. И, несмотря на все прежние доклады в таком смысле, вопрос снова поднимается в четвертый раз. С большой вероятностью можно тут предполагать настояния герцога Георга Мекленбург-Стрелицкого, который не может допустить, чтобы у нас что-либо было лучше, чем в прусской армии.

После доклада пробыл я некоторое время в Академии Генерального штаба на лекции одного из офицеров дополнительного курса, а затем снова возвратился во дворец, где в час пополудни назначено было представление государю разных предметов солдатского снаряжения, не окончательно еще утвержденных. Между прочим показано на людях всё неудобство нынешнего способа пригонки шанцевого инструмента, тесака, сухарного мешка, шинели (через плечо) и всего остального груза, обременяющего плечи и спину бедного солдата. Давно уже мы домогаемся окончательной отмены тесаков и возвращения к прежнему способу носки свернутой шинели на ранце; но государь, несмотря на очевидные неудобства теперешнего снаряжения солдата, [все-таки с упрямством] оставляет всё по-прежнему, не приводя другой причины, кроме той, что «так носили прежде» или что «так у пруссаков…». В подобных случаях всякие логические доводы бесполезны. Иная великая государственная реформа проводится легче, чем какое-нибудь изменение цвета погона или отмена тесака у барабанщика!

В одной из зал Зимнего дворца государь занимался распределением рекрутов по гвардейским полкам. Это уже четвертая или пятая смена приводимых во дворец рекрутов, представляемых его величеству по мере прибытия их в Петербург из разных округов. Я стараюсь по возможности уклоняться от присутствия при этой операции: мне тяжело видеть владыку 80 миллионов подданных, занятого таким ничтожным делом. Сегодня я имел уважительный к тому предлог – совещание, назначенное у министра финансов по поводу нескольких сомнительных вопросов, возникших при определении на нынешний год предельной цифры нормального бюджета Военного министерства. На этот раз дело улажено совершенно полюбовно.