— Ха! — воскликнула Энджи.

— Вам, служителям правопорядка, это может нравиться или не нравиться, но факт остается фактом: если облеченный властью человек допрашивает тебя больше двенадцати — лично мне и десять часов кажутся пределом, — ты перестаешь соображать. Ты скажешь все, что угодно, лишь бы прекратился допрос. Черт, да просто чтобы выспаться, наконец.

— Значит, «Утешение» занимается «промыванием мозгов»?

— Иногда. А в других случаях — собирает закрытую информацию, копит компрометирующий материал на своих клиентов. К примеру, ты женат, у тебя жена и двое детишек, и частная жизнь твоя надежно защищена от посторонних взглядов, но дважды в месяц ты посещаешь бары, где собираются геи, и выбираешь там себе партнера. А потом консультант говорит тебе: «Хорошо. Превосходное Обнажение». Теперь попробуем вещь попроще. Ведь я должен верить вам, а вы — мне. Так какой ваш банковский пин-код?

— Погоди-ка секундочку, Рич, — сказал я. — Ты хочешь сказать, что, располагая финансовой информацией о своих клиентах, они могут присваивать их деньги?

— Нет, — ответил Рич. — Не так все просто. Они составляют досье на своих клиентов, досье, в котором содержится физический, эмоциональный, психологический и финансовый портрет клиента. Они узнают о человеке все.

— Ну а потом?

Он улыбнулся:

— Он в их власти, Патрик. На веки вечные.

— А с какой целью? — спросила Энджи.

— Вы сейчас сами ее назовете. Вернемся к нашему гипотетическому клиенту с женой, детишками и тайной гомосексуальностью. От Обнажения он движется к Обнаружению, состоящему главным образом в признании во всяческих мерзостях перед собранием других клиентов и служащих «Утешения». Далее — выездная сессия в приюте «Утешения», на их вилле в Нантакете. Клиент полностью разоблачился, он — лишь пустая оболочка себя прежнего, и в течение пяти дней он пребывает в обществе других таких же оболочек, и они говорят, говорят, говорят — с полной откровенностью, вновь и вновь обнажаясь перед сообществом, контролируемым и направляемым служащими «Утешения». Обычно клиенты — это люди ранимые, стеснительные, а тут они в обществе других таких же ранимых и стеснительных, у которых скелетов в шкафу не меньше, чем у них самих. Наш гипотетический клиент чувствует огромное облегчение. Он чувствует, что очистился. Он больше не мерзавец, у него все в порядке. Он обрел семью. Достиг этапа Откровения. Он здесь потому, что ощущал потерянность. Больше он не ощущает ее. История болезни закрыта. Он может возвращаться к нормальной жизни, правда?

— Неправда, — сказал я.

Ричи кивнул:

— Именно. Теперь ему нужна его новая семья. Ему говорят, что он на верном пути, но в любую минуту может опять оступиться. Существуют иные занятия и курсы, которые можно посещать, другие этапы, другие уловки, к которым можно стремиться. И, ах да, между прочим, спрашивают его, вам не случалось когда-нибудь читать «Внимая Вести».

— Эту библию Церкви Истины и Откровения, — сказала Энджи.

— Бах-та-ра-рах. К тому времени, как нашего гипотетического клиента вдруг осеняет, что он связан с сектой, опутан долгами, выплатами за семинары, выездные сессии и бог знает еще чего, уже поздно. Он пытается бросить «Утешение» и оставить Церковь, но не может. Им известны номер его счета, его пин-код, все его секреты.

— Это все теоретически, — напомнил я. — Твердых доказательств у тебя нет.

— Ну, насчет «Утешения в скорби» они есть. У меня имеется учебное пособие для консультантов, где им настойчиво советуют получать информацию насчет финансовых дел их клиентов. Уже одного этого мне достаточно, чтобы их прищучить. Но насчет Церкви — нет. Необходимо, чтобы списки членов Церкви совпадали с моими списками.

— Как ты сказал?

Он потянулся к стоявшему возле его ног рюкзаку и извлек оттуда пачку компьютерных распечаток.

— Здесь у меня фамилии всех, кто когда-либо получал помощь в «Утешении». Если мне удастся раздобыть список членов Церкви и фамилии совпадут с моими, я буду достоин Пулитцеровской премии.

— Эка замахнулся, — проговорила Энджи. Взяв списки, она принялась их листать, пока не нашла нужной ей фамилии. А найдя, улыбнулась.

— Она там, да? — спросил я.

Она кивнула:

— Черным по белому, детка. — Она перевернула лист, и я тоже увидел эту фамилию внизу, ближе к концу.

Дезире Стоун.

* * *

Вытащив из рюкзака все находившиеся там распечатки, Ричи положил все это на стол, чтобы мы могли изучить имевшиеся материалы. Здесь было все, что он обнаружил на дискетах. Дискеты он также вернул, сделав для себя копии.

Мы с Энджи уставились на кипу бумаг перед нами, пытаясь решить, с чего начать, но тут зазвонил телефон.

— Алло, — сказал я.

— Нам нужны наши дискеты, — произнес голос в трубке.

— Да уж наверное, — усмехнулся я и, отведя на секунду трубку ото рта, сказал Энджи: — Им нужны дискеты.

— Ну, находка переходит к нашедшему, — подсказала она.

— Находка переходит к нашедшему, — повторил я в трубку.

— Что, трудновато стало расплачиваться в последнее время, а, мистер Кензи?

— Простите?

— Вам, должно быть, потребуется позвонить сейчас в ваш банк, — сказал голос. — Даю вам десять минут. А потом уж постарайтесь, чтоб телефон ваш был свободен — я перезвоню.

Повесив трубку, я немедленно прошел в спальню за бумажником.

— Что случилось? — спросила Энджи.

Я покачал головой и, позвонив в «Визу», получал ответы, один за другим, нескольких автоматов, пока наконец мне не ответил живой голос. Я назвал номер своей карточки, дату истечения срока и индекс.

— Мистер Кензи? — осведомилась женщина на проводе.

— Да.

— Обнаружено, что ваша карточка поддельная.

— Простите, что вы сказали?

— Она поддельная, сэр.

— Этого не может быть. Ее выдали мне вы.

Она устало вздохнула:

— Нет, не мы. Внутреннее компьютерное расследование выявило, что ваша карточка и номер появились после взлома наших счетов три года назад.

— Это совершенно невозможно! Карточка выдана вами!

— Я уверена, что это не так, — сказала она певучим ласковым голосом.

— И что все это значит, черт побери?

— Наши юристы свяжутся с вами, мистер Кензи. Как свяжется и представитель Центральной коллегии отдела компьютерных и почтовых мошеннических операций. Всего хорошего.

И она повесила трубку, звучно щелкнув мне в ухо.

— Патрик? — сказала Энджи.

Я опять покачал головой и набрал телефон банка. Я вырос в бедности, в вечном паническом страхе перед безликими чиновниками-бюрократами и требующими оплаты кредиторами, глядевшими на меня сверху вниз и оценивавшими меня в зависимости от количества денег на моем банковском счете, признававшими мое право на заработок или лишавшими меня этого права, судя по тому, с какими средствами и возможностями я начинал. Последние десять лет я работал как каторжный, зарабатывая, копя и приумножая доходы. Я не желаю больше быть бедным, говорил я себе. Нет. Хватит.