Роберта преодолела мостик, стараясь не думать о бездне под хрупкими деревянными досками.

Посреди платформы имелась рубка. Ее загромождали телескопы, подзорные трубы, развернутые в сторону земли и прикрепленные к баргоуту, нечто вроде перископа на треноге, пронизывающего пол, портативная типография, несколько пачек Барометра, фотокамера… Там же располагались кухонька, кровать и библиотека.

Из передней части рубки доносился стук пишущей машинки. Они двинулись на шум. За столом сидел человек, шею которого обматывал шарф. В окне перед ним виднелось море облаков. Он ворчал и шмыгал носом, склонившись над машинкой.

— Наш автор за работой, — шепнула Роберта на ухо Мартино.

Порыв ветра поднял пончо Роберты и хлопнул им. Стук прекратился. Человек обернулся.

Волосы его стояли дыбом, а одет он был в обычный костюм. По облику он мог быть секретарем Дворца правосудия, программистом в Переписи или репетитором в Опере. Он замигал изумленными глазами, заглянул за спину Роберты, уставился на силуэт Мартино, который стоял чуть позади.

— Мишо? — спросил он, прищуриваясь. — Это вы?

— Ничего не говорите, — шепнула Роберта.

Мужчина встал. Он передвигался с тысячами предосторожностей, вытянув руки перед собой. Роберта спросила его, когда он проходил мимо нее.

— Полагаю, господин Пишенетт?

Автор остановился и уставился на разноцветное пончо, явно спрашивая себя, что за животное перед ним.

— Вы прибыли с Анд? — Щеки колдуньи покраснели. — Прошу меня простить, но моя третья и последняя пара очков отправилась за борт. Я близорук, как крот, и испытываю трудности.

— Меня зовут Роберта Моргенстерн. И я прибыла не с Анд.

— Следовательница Моргенстерн? — Он повернулся к Мартино. — Вы мне не говорили, что она на нашей стороне, Мишо. — Он представился. — Эрнст Пишенетт-сын. Продолжатель дела Эрнста Пишенетта-отца, автора Ужасных преступлений и знаменитых убийц…

— … и репортера Газеты лагуны сорок лет назад.

— Да. Туманный Барон — наше как бы семейное дело, — извинился он. — Кстати, а как вы сюда поднялись?

— На Альбатросе, — объяснила Роберта.

— Говорите, на альбатросе? Впрочем, не важно!

Он засунул руки в карманы и закружил вокруг Мартино, как стервятник вокруг падали. Молодой человек, продолжая играть роль глухонемого шофера министерства, молчал.

— Рад, что вы пришли лично. Хотя хватало и телеграфной связи. Ну что ж… Надеюсь, вы не придумали всю эту историю с чудовищем? Внимание читателя надо постоянно поддерживать. О Бароне уже давно не говорили. Но… — Он остановился, развернулся на пятке и закружил в другую сторону. — Уверен, он весь в трудах. Я наблюдаю за городом по ночам с помощью инфракрасного перископа. Да! Второй борец с преступлениями из династии Пишенеттов заявляет громко и откровенно: затевается нечто ужасающее. Мы лишь в самом начале длинного ряда мерзостей.

Он достал из рукава носовой платок и издал звук ржавой шарманки.

— Я продолжаю бдительно следить за всем, что вы мне поручили. Но должен сказать, что в данный момент Барон завладел всем моим вниманием. Мне необходимы очки… А для этого мне придется спуститься. Нет, вы доставите мне оптика. Такой должен быть в вашем экипаже, не так ли? Без инструментов я слеп, как крот. — Он вдруг бросился к Роберте и с жаром пожал ей руку. — Я очень рад нашему знакомству. — Подошел к Мартино и по-военному щелкнул пятками. — Я вас больше не задерживаю. Я пишу второй том Ужасающих преступлений, а как говорил Шарль Бодлер, жизнь коротка, искусство вечно!

Моргенстерн и Мартино еще не сдвинулись с места, а Пишенетт уже сидел за машинкой и энергично колотил по клавишам.

— В следующий раз привезите бумаги, запасы кончаются! — бросил он через плечо.

Следователи переглянулись. Беседа, несомненно, завершилась. Они пересекли платформу, взошли по мостику, подняли его и укрылись в рубке Альбатроса.

— Ну и фрукт… — вздохнула Моргенстерн.

— Так и уедем, ничего не сделав? — возмутился Мартино, вновь обретший право высказываться.

— Хотите сбросить его пресс за борт и убить невинного базельца? Этот тип совершенно безвреден.

— И чуть буйно помешанный.

— Конечно. Но мы узнали больше, промолчав, а не устраивая полицейский допрос. Мишо, Мишо, Мишо… Интересно знать, что за общие дела у глухонемого шофера и писателя, живущего в небе.

Молодой человек отвел корабль от тайного аэростата.

— Как вы узнали, что это Пишенетт? — недовольно осведомился он.

Будучи ярым почитателем его отца, он мог бы догадаться и сам.

— Стиль, мой маленький Мартино. Стиль.

Они вошли в облака, и стало темнее. По стеклам рубки и палубе хлестал дождь. Окружающая серая пелена окунула следователя в лунную атмосферу Далиборки.

Он вспомнил каждое слово спора между Барнабитом и Баньши. Перед его глазами стояли силуэты двух колдунов, склонившихся над таинственным ларцом и говоривших о доме на улице Старошкольска…

К его лицу внезапно прилила кровь, когда он установил связь между своим воспоминанием и загадкой, заданной Роземондом в задней комнате «Двух саламандр».

— Э-э-э… Я должен вам кое-что сообщить, — промычал он.

— Откровение туда и откровение обратно? Вы меня балуете!

Но теперешняя атмосфера не располагала к веселью. Черты Роберты суровели по мере того, как Мартино пересказывал ей сцену, невольным свидетелем которой стал, когда неделей раньше был прижат к потолку Башни голода.

— Роберта, вы считаете это важным?

По мрачному взгляду, который она ему адресовала, он понял, что эта история с крошащейся глиной была действительно важной. Он предпочел вернуться к роли немого пилота и без малейших трудностей вернул Альбатрос в ангар. Корабль вновь застыл в сухом доке. Тридцать семь винтов замедлили ход и остановились. Мартино отдал ключ Альбатроса Роберте, и та спрятала его в глубинах сумочки.

Начиналась ночь. День был долгим. Роберта устала. Но ей надо было срочно поговорить с Грегуаром. Она попросила высадить ее у дома Роземонда после быстрой езды в сопровождении колотящего по капоту дождя и скрипа «дворников».

Перед расставанием она сказала молодому следователю:

— Встретимся в чайном салоне пагоды Исторического квартала завтра в полдень. А пока об этом никому ни слова.

Оставшись один и положив руки на руль, Мартино глубоко задумался. После нескольких минут полной сосредоточенности он спросил у духов, которые, быть может, роились вокруг:

— О чем же я не должен говорить?