— Поклянись!

— Клянусь твоими лингвистическими способностями.

(Если они и ухудшатся, никто не заметит.)

— Поклянись нашей дружбой!

— Прошлой или нынешней?

Она замолчала, потом грустно спросила:

— Думаешь, мне сладко?

— Нет, тебе приторно.

— Это еще хуже. Вот купили мы с Антошкой гардероб…

— Времен Людовика Шестнадцатого?

— Сто шестнадцатого! — в досаде воскликнула Люба. — Тридцать лет назад, первая наша большая вещь, купленная на зарплату. Знаешь, какая радость была? Из штанов выпрыгивали. Мы в этот шифоньер забирались и целовались от счастья. А теперь яхту приобрели. Через полчаса меня на ней укачало. Пропади она пропадом!

— Не в деньгах счастье.

— А в чем?

«В детях! — хотела сказать я. — В маленьких беспомощных детях. Как ни крути, а мы женщины и женщинами останемся. Чувствуем себя живыми, пока способны рожать. Мы нужны, пока нужны детям».

— Кира! Ты чего замолкла?

— Вспомнила про Ганди. Он сказал, что ценность идеала в том, что идеал удаляется по мере приближения.

— Индира Ганди «сказал»? И какой у нее был идеал?

— Не Индира, а Махатма, они просто однофамильцы. Индира — дочь Джавахарлала Неру.

— Ты с Сергеем виделась, — мгновенно догадалась Люба. — Как он?

— Статью забавную написал…

И минут десять я отвлекала подружку от грустных дум, пересказывая скандальные подробности личной жизни Ганди. Если у великих не все было в порядке, чего от нас требовать?

Мы сидели в кафе. Я была готова к любой его реакции, прокрутила в голове тысячи вариантов своего сообщения и его ответов. Меня не удивить ни бурной радостью, ни плохо скрываемым раздражением. Но то, как он отреагировал, не лезло ни в какие ворота.

Выслушав сообщение о моей беременности, он начал хохотать. Неудержимо! Взрослые люди столь бурно не смеются, так заливаются дети. Поэтому у него получался какой-то непрофессиональный смех — с переламыванием тела пополам, с подвизгиванием и подхрюкиванием. Он махал руками, мол, сейчас успокоюсь, поговорим. Но успокоиться не мог.

Нервный срыв? Эмоциональный шок? Аффект?

Какой там шок! Заходится от веселья, уж покраснел как помидор. Вот бы лопнул! Мое беременное положение можно назвать трагическим, можно — счастливым, можно — идиотским, но таким веселым, что обхохочешься?

— Пойду руки помою. — Я встала из-за стола.

Он сделал очередную попытку успокоиться, стянул губы и опять прыснул от смеха. Помахал руками, показал жестами: иди, а я тут постараюсь взять себя в руки.

Мимо туалета я прошла в гардероб, получила свое пальто. Удачно, что я пришла позже, сама раздевалась, и номерок у меня. «Если хочешь иметь пути отступления, всегда имей номерок при себе», — подумала я.

— Это точно! — ответила гардеробщица.

Оказывается, я рассуждала вслух.

На улице шел снег, первый в этом году. Крупные хлопья медленно падали с неба, на земле мгновенно таяли. Я поймала рукой одну снежинку.

Она была без кристального рисунка, как кусочек тонко раскатанной ваты, некрасивая.

«Бессмысленный снег, — подумала я. — Некрасивый и тает. Зачем идет? Кому он нужен?» Мне был бы нужен, догадайся я взять зонтик. Сейчас бы раскрыла зонтик и спрятала слезы, которые текут по щекам.

Сочинский санаторий, куда я приехала после свадьбы Лешки и Лики, располагался в старинном большом парке. В корпусе, где была регистратура, на стенде написано, что прежде здесь находилась усадьба Белосельских-Белозерских. А в другом корпусе, возле столовой, тоже был стенд, и поместье приписывалось Шереметевым. Экскурсовод во время одной из поездок заявила про наш санаторий:

«Справа бывшая усадьба Голицыных».

Но кто бы ни были те Юсуповы, парк они заложили знатный. Секвойи, пирамидальные кипарисы, корабельные сосны — это из крупных. А внизу подшерсток из цветущих магнолий, диковинных кленов, ослепительной розалии. Словом, не хуже, чем на Майорке. Я могла часами бродить по парку, раскланиваясь со старыми знакомцами и обязательно обнаруживая какое-нибудь новое растение.

Несмотря на отсутствие у меня хронических заболеваний, доктор нашла, чем мне себя занять.

Был назначен просто массаж и подводный, ванны жемчужные и кислородные, дыхательная гимнастика и ароматерапия. В середине апреля — начале мая народу в санатории было немного, в двухместном номере я жила одна. Температура моря четырнадцать градусов — не поплаваешь, но воздух по-летнему теплый, не жаркий, а приятно согревающий.

До обеда я занималась собой и после обеда тоже собой. Это был настоящий себялюбивый отдых, первый эгоистический за много лет. Я даже записалась в косметический кабинет. Мне делали маски, чистки и еще какие-то загадочные процедуры.

Звонила детям. Они говорили, что все у них отлично. Отвечали запыхавшимися голосами, ясно, от каких упражнений.

По вечерам в санатории устраивали культурно-массовый отдых: кино, танцы, концерты, вечера юмора и викторины. Я культурно не отдыхала. Как и всякий житель мегаполиса, радовалась возможности избежать общения, и хорошо бы вообще не видеть человеческих лиц.

Не заметить этого мужчину было нельзя. Шкаф почти двухметрового роста, больше центнера весом, хромает, на палочку опирается. На вид мой ровесник — около или за пятьдесят. Я подумала, что и в жизни мужиков бывает период «ягодка опять». Здоровые, матерые, опытные и спокойные — это придает шарм. Но думала я о хромоногом без задней мысли. Как и о другом мужчине, тучном, похожем на громадную юлу. Жалела его мысленно: наверное, одышка замучила, ботинки надеть или шнурки завязать — проблема. И многие другие на периферии моего зрения были образами, типажами — не более. Женщины, мужчины — не важно.

Режим установился сразу и четко: сон, процедуры, еда, прогулки. Гуляла я по парку и по «общегородской пешеходной тропе». Какой-то мудрый человек ее додумался проложить по территории санаториев. Сочи — город не для гуляний по берегу. Сразу за галечными пляжами идет ветка железной дороги вдоль побережья, потом крутой овраг, потом санатории, из которых на пляж попадают на лифтах или по длинным переходам. И только эта народная тропа, с калитками у каждого угодья, закрывающимися в восемь вечера и открывающимися в восемь утра, дает возможность намотать несколько километров.

Хромоногого здоровяка я встречала на тропе.

Иногда он бодро ковылял, и мне приходилось прибавлять скорости, чтобы обогнать его, не идти рядом. Иногда он попадался мне навстречу. Еле плелся, тяжело припадая на палку, и выражение потного лица было усталым и злым.

Прошло дней десять моего пребывания в санатории, когда я увидела его на середине тропы у ротонды с видом на море. Он сидел на каменной скамейке, трость между колен, на ней крест-накрест ладони, сверху голова, лбом уткнувшаяся в ладони.