Многие поколения образованных христиан, как и Иероним, были в плену культурной традиции, сформированной языческими классиками. Платонизм дал христианству модель души, аристотелизм – образ «первого двигателя», то есть Творца, стоицизм – идею Провидения. Таким христианам были нужны поучительные истории об отречении. Они мысленно повторяли эти истории и проигрывали, как во сне, отречение от богатейшего культурного наследия, воспитывавшего их родителей и прародителей, пока реально не отвергли его сами.

Рыцарями отречения почти всегда были известные личности, отказывавшиеся от главного атрибута своего статуса – элитного образования ради полюбившейся им религии. Отречение происходило и после ревностного изучения грамматики, риторики, литературных шедевров и мифов. Но лишь в VI веке христиане стали прославлять как героев тех, кто во имя Господа отказывался от образования. Вот что, например, Григорий Великий писал о святом Бенедикте:

...

В отречении от образования, помимо невежества, была еще одна опасность – подвергнуться осмеянию. Угрозы преследования уже не существовало – к тому времени христианство стало официальной религией империи, и никого на съедение львам не бросали. Но зубоскальство в древности действовало не менее эффективно, чем сейчас. Что же нелепого с точки зрения просвещенного язычника было в христианстве? Не только стилистическая вульгарность греческого языка евангелий, основанного на чуждых древнееврейском и арамейском языках, но и возвышение самоуничижения и страданий в сочетании с проповедью невежественного превосходства.

Когда христианство прочно укоренилось, оно в основном покончило со зловредными насмешками. Отдельные их отзвуки сохранились в писаниях апологетов христианства. Нетрудно перечислить наиболее типичные подковырки его оппонентов: Иисус родился в прелюбодеянии; его отец был никем; претензии на божественность опровергаются его бедностью и позорным финалом. Особенно злостные комментарии поступали от эпикурейцев, когда они столкнулись с мессианской религией, пришедшей из Палестины. Угроза, которую они представляли для раннего христианства, и привела впоследствии к полному исчезновению этой философской школы. Победившее христианство еще могло мириться с Платоном и Аристотелем, язычниками, признававшими бессмертие души, эпикуреизм для него был совершенно неприемлем34.

Эпикур не отрицал существования богов. Он полагал лишь, что, если в концепции божественности вообще есть хоть какой-то смысл, то богов не может волновать ничто, кроме собственного блаженства. И создателям Вселенной, и ее разрушителям нет никакого дела до наших молитв и обрядов. Особенно абсурдной эпикурейцы считали идею вочеловечения Христа. С какой стати люди возомнили, что превосходят все другие живые существа – пчел, слонов, насекомых и так далее? Почему Бог должен иметь человеческий облик, а не какой-нибудь другой? И почему, наконец, Он среди всех людей избрал для себя облик еврея? Почему мы должны верить в Провидение, эту детскую фантазию, противоречащую здравому смыслу, самой реальности и практическому опыту человека? Христиане уподобляются лягушкам, сидящим в пруду и орущим: «Мир создан для нас».

Христиане, конечно, могли применить против своих врагов то же оружие. Если идеи вочеловечения Бога и воскрешения – «плоды больного воображения», как выразился один язычник35, и «досужие выдумки поэтов», то чем же являются легенды, в которые верят идолопоклонники? Апологет христианства иронизировал по поводу языческих идолов:

...

Конечно, тактика «ты сам дурак» несовершенна, поскольку обвинение в нелепости одних верований нисколько не повышает достоверность и правоту других убеждений.

Христиане, безусловно, знали, что многие язычники сами не верили в свои мифы, а некоторые из них – эпикурейцы прежде всего – подвергали сомнению все религиозные системы и их обещания. Противникам христианской веры особенно смехотворными казались утверждения о воскресении плоти, поскольку они противоречили и научной атомистической теории, и практике: гниющие трупы с тошнотворной наглядностью доказывали разложение плоти.

Один из первых Отцов Церкви Тертуллиан был убежден в том, что в загробной жизни человек воскрешается до самых мельчайших деталей смертного тела. Он знал также и ответ оппонентов. Язычники спросят:

...

«Толпа насмехается, мня, что ничего не остается после смерти», – писал Тертуллиан. Но истина на его стороне: «А я буду осмеивать толпу, когда она без всякой жалости сжигает умерших». В день суда Божьего каждый человек предстанет перед небесным трибуналом, и не его тень, не символическое подобие, не отдельные части, а весь человек, целиком, в том виде, в каком он жил на земле. А это значит, что он должен быть и с зубами, и с кишечником, и с детородными органами, вне зависимости оттого, перестали они функционировать или нет. «Да! – обращается Тертуллиан к язычникам. – В наше время мы тоже смеялись над этим. Между собой. Христианами становятся, а не рождаются»37.

Некоторые критики язвительно указывали на то, что многие детали христианской веры заимствованы из более древних языческих легенд: судилище над душами, использование огня для кары в подземном узилище, райская жизнь для праведных душ. Христиане отвечали: все эти древние верования были искаженными толкованиями истинных христианских мистерий. О триумфе такой аргументации свидетельствует ярлык, которым мы наградили приверженцев политеизма. Те, кто верил в существование Юпитера, Минервы или Марса, вовсе не считали себя язычниками (pagans): это понятие появилось в конце IV века. Его этимология связана со словом «peasants» – крестьяне, деревенщина. То есть в это понятие вкладывался вполне определенный оскорбительно-ехидный смысл: подчеркивалась невежественность, неотесанность язычников, в чем прежде обвинялись ранние христиане.