Я хватаю ее, прижимаю к себе, а потом кручу под бешеную музыку, все быстрее, быстрее!.. И летит туфелька на длинной шпильке в сторону саксофониста. И ловко музыкант ее подхватывает, используя вместо сурдины.

— Ква-ква! Кве-кве-е-е-е! — стонет сакс.

— Тум-тум! Турум-бурум! — отвечает контрабас!

— Кве-е-е-е-е-е!!!

— Бурум…

— Ефим, где ты был?

Смеюсь в ответ. Где был, когда был?.. Я сейчас здесь! И это важно! Ах, ты моя, Элен! Золотая моя, Элен! Белогривая моя!!!

— Пойдем к столу, — говорит громко. — Там такое!..

А там и впрямь!..

— Антоша! Здравствуй, дорогой! — Я подхватываю на руки вместе со стулом друга — гениального скрипача. Потом целую Мусю, его жену, потом Мишаню Боцмана, всех целую, потому что все родные и соскученные по мне!..

— Эй, джазмен, лови! — Я запускаю в сторону эстрады десятирублевку самолетиком. — Выпей за меня! — кричу. — И за всех моих друзей выпей!

— Кве-кве!

— Вернулся, вернулся! — радуются мои друзья.

— Перестаньте кричать! — нервничает Элен. — Дайте поесть человеку с дороги!

А на столе харчо, соленые помидоры и шашлык, маринованные грибочки и чьи-то очки валяются… Как хорошо. Как хорошо, когда тебе радуются друзья!

— Тост, тост! — прерывает гомон скрипач Антоша. И тишина.

— За тебя, Ефим! — Он нервничает и чуть проливает из рюмки. — За то, что ты вернулся, друг, за то, что ты с нами, за то, чтобы ты чаще возвращался!

Тихо за столом. Все пьют. Плачет Элен, и слеза катится в бокал.

— Не плачь! Сейчас я выпью твою слезу, и это будет твоя последняя слеза… Скоро я к вам вернусь навсегда…

— Что? — не слышит она.

— Ничего…

Горькая слеза придает вкус шампанскому. Сладкая встреча, еще слаще перед расставанием!..

— Ну, как вы живете, мои милые? — спрашиваю.

— Да нормально, — отвечают вразнобой и Антоша, и его жена Муся, и Мишаня Боцман.

Мы едим и запиваем, мы пьем и закусываем! Мы то смеемся, то неожиданно затихаем… На меня смотрит Элен… Взгляд ее жадный, почти безумный, но она ждет, пока я, как губка впитаю в себя радость встречи.

— Ребят, вы меня извините, — я встаю. — Сами понимаете… Жена… Столько не виделись…

— Конечно, иди! — поддерживает Антоша-скрипач.

— Не в последний раз, — добавляет Муся.

— Иди! — разрешает Боцман.

— Турум-бурум, — булькает нам вслед контрабас. Мы идем по широкой улице, обнявшись, и дышим ароматом молодой ночи.

— Фимка! — Она проводит тонкими пальцами по моему небритому лицу. Мы стоим возле подъезда нашего старого дома, целуемся. — Пойдем домой!

Маленькая комнатушка в коммуналке, и мы, крадущиеся к ней на цыпочках, будто не муж и жена совсем. И скрипит дверь за нами… Я знаю, что тетя Катя проснулась, да и не спала она, наверное, по причине бессонницы.

— Кто это? — скрипит, как дверь, ее голос.

— Это я, теть Кать, — отвечаю.

— Ишь ты, вернулся!.. Ты, Ленк, счастлива?

— Ага.

— Ну, молодец, дождалась…

— Не разбудите Валерку Зюкина, он с ночной!..

Как рассказать, чем соскученные в вечности любовники удивляют звезды? Как поведать о том, сколь сил в любящих сердцах и страстных губах?.. Тела горячи, как солнце, мокнут сладостью и тотчас просыхают на жаре!..

А наутро я бегу в редакцию и узнаю, что за время моего отсутствия напечатали книгу. Мою КНИГУ!!!

А за книгу мне выплатили гонорар.

И чего с ним делать?

Ква-ква!!! Кве-кве!!!

Турум-бурум!

Антоша-скрипач, Мишаня Боцман, Муся…

Коротко рассказывают, что Саня-Глобус умер от рака. В две недели сгорел!..

А ведь было такое шампанское — «Советское»! И было оно лучшим! «Кристал» — говно!.. «Советское» — шампанское молодости! Конечно — оно лучшее!!!

Антоша — гениальный скрипач. Умрет от цирроза печени через десять лет.

Мишаня Боцман — будет жить странной жизнью эмигранта.

Муся — будет жить вечно…

Ленке не нравится, что я валяюсь на диване.

— Думаю, — говорю.

— Думать — не работа!.. Ладно, думай!

Родная моя, дорогая! Мне бы ухватиться за тебя руками покрепче и не отпускать от себя губы твои, сердце твое!.. Кричи на меня, будь несносной!.. Мне так будет не хватать этого потом, в другой жизни — в разных для нас обоих временах!..

Ква-ква! Кве-кве!

Турум-бурум!

Ритм. Ритм!

Я вскакиваю и бегу к ней, моей Элен, как будто она только что не ушла куда-то!

Она еще успеет выдернуть мне первый седой волос из хеер а ля Анжела Дэвис…

У нее никогда не будет седых волос!

Ква-ква! Кве-кве!

Смелее ритм, смелее! И завыл джаз, и завыли саксы!

И лица родные, шампанское!.. Смерть!.. Море шампанского! Море смерти!

И мы с ней танцуем! Быстрее, все быстрее!!! Хлопают, хлопают, хлопают!!!

Я отталкиваю ее и кричу:

— Всем пока-а-а!!!

И не дожидаясь, бегу что есть мочи, глотая сопли и слезы…

Возврат всегда быстр, как удар ножа…

Ее смерть была первой смертью, показанной в новой программе «Хроники происшествий»! Я записал программу на первый советский видак «Электроника».

Она лежит на мокром шоссе, моя Элен. Платье ее чуть задрано, и виден краешек белых трусиков, а может, они розовые или какие еще. Записалось в черно-белом. Платье трепещет на ветру. Возле головы моей золотой Элен, белогривой Элен, асфальт куда как темнее, чем в других местах… Рядом машина. Прислонившись к ней, сидит здоровенный мужик и плачет.

— Не плачь, мужик! — говорю. — Сейчас бампер копейки стоит!..

Все!

Все, дома!.. Бля!

Никаких черных тяжелых телефонов! Не антиквариат!

Тренькает бутмановским саксофоном мой сотовый.

— Кве-кве!

Включаю неизвестного абонента. Вдруг счастье звонит!

Кто?!! Валерка Зюкин?!. Сосед из прошлого? Бля… Чего?.. Предлагает купить квартиру, где мы с Ленкой жили. Говорит, что тетю Катю в частный интернат переселил. Теперь один живет и уже не в коммуналке.

— Купи! Ты — богатый!

— А не жалко? — спрашиваю.

— Жалко, конечно, все-таки родовое гнездо! — отвечает Зюкин. — Я поэтому тебе надбавлю! За родовое!