Несмотря на неказистые берега, речушка оказалась довольно глубокой, а вода, накрывшая меня с головой, – холодной и затхлой. К счастью, мне хватило самообладания не выпутывать ног из стремян, а, напротив, прижаться к лошади, обхватив ее руками за шею. Смолка плавала, как рыба, то есть проворно и глубоко под водой, подолгу обходясь без воздуха. Я зажмурила глаза, стараясь не думать о вдохе и всем телом ощущая встречное сопротивление воды, запускающей щупальца за ворот куртки.

Мы вынырнули ниже по течению, в самой гуще тростника. Он предательски затрещал, раздвигаясь, но, к счастью, пчелам и в голову не пришло искать нас в ста локтях от моста. Мутная вода скрыла наше позорное бегство, и они были уверены, что рано или поздно мы объявимся на прежнем месте и веселье продолжится.

В ужаленной щеке ворочались раскаленные клещи. Меня и прежде кусали пчелы, но я то ли забыла, как это больно, то ли проклятая тварь впрыснула мне тройную дозу яда чем-то вроде зазубренного штопора. Со временем боль не утихала, отдаваясь в шею и висок. Заговаривать ее по горячим следам я не решилась, подозревая, что пчел разозлила именно магия. Впрочем, ее чуют многие животные, но чаще без оглядки бросаются наутек, не желая связываться с магами.

Тут я заметила нечто совсем уж странное: рой больше не клубился вокруг матки, он растянулся вниз и вширь частой сетью, преисполненный решимости не выпускать нас из воды. Несколько десятков пчел дымной струйкой скользнули под мост, долго там копошились, лавируя между тростинками у самой воды, потом вылетели с другой стороны и расселись на поручнях.

Смолка, не удержавшись, фыркнула, прочищая ноздри. Сеть всколыхнулась и распалась на клочья, но звук потревожил не только пчел – из камышей рядом с нами вырвалась жирная утка и с душераздирающим кряканьем побежала по воде, что есть мочи работая крыльями.

Пчелы не обратили на нее ни малейшего внимания. Снова сбившись в клуб и для верности описав круг почета над мостом, они с явным сожалением поверили в нашу бесславную кончину и полетели… обратно, в сторону села. Как дворовые псы, выскочившие навстречу чужаку, разорвавшие его в клочья и с чувством выполненного долга вернувшиеся в будку.

Вот только что за хозяин их науськал?

* * *

В село я въехала мокрая до нитки, замерзшая и злая. Левой половины лица я не чувствовала, зато видела – опухшая щека выдвинулась дальше носа, глаз заплыл, даже с языком творилось что-то неладное, он с трудом поворачивался во рту, коверкая слова. Выжатая куртка смахивала на пожеванную, с носов сапог размеренно капало.

«Медовки», – гласила шильда при въезде. Надписи «Осторожно, злые пчелы!» я рядом не заметила. На ближайшем к околице заборе сидел патлатый мальчишка лет десяти и, забыв о недоструганной палочке, пялился на меня с открытым ртом.

– Фде шуш у ваш швадьба? – угрюмо поинтересовалась я, придерживая щеку.

Мальчишка, не отвечая, кубарем скатился с забора и что есть духу припустил по улице, шмыгнув в одну из дальних калиток. Я терпеливо ждала, любуясь яблонями в соседнем саду. Урожай впечатлял, подпертые рогатинами ветви едва выдерживали вес зреющих плодов.

В противоположном конце улицы начал скапливаться народ. Бабы любопытно тянули шеи из-за заборов, мужики глухо перешептывались, очень неласково поглядывая в мою сторону. Некоторые держали в руках вилы.

Я чуть сжала колени, и Смолка понятливо пошла вперед. Шепот стих, селяне боязливо сбились в кучу, поудобнее перехватывая сельхозорудия.

– Жаштвуйте, увашаемые! – громко сказала я. – В шем шело? Швадьба отменяетша?

– Ась? – растерянно уточнил крепко сбитый, чернобородый мужик лет сорока.

– Во, я же говорил! – сбивчиво затараторил давешний мальчишка, дергая его за рукав. – Вылитая ведьма, и бормочет не по-людски – порчу, поди, наводит!

— Ну, вещма, – нетерпеливо согласилась я, – и што ш того? Вшя моя порша вашим пшелам в подметки не годишша!

Кое-кто, разобрав, захихикал. Обстановка разрядилась, мужик отвесил мальчишке затрещину:

– Всполошил людей зазря, дурень эдакий! Вы уж не серчайте, госпожа ведьма, но видок у вас – краше в гроб кладут, немудрено перетрухнуть.

– Шама жнаю, – проворчала я, спешиваясь, – ваше?

Мужик недоверчиво поглядел на пергамент, потом на меня.

– Вы… это… эээ… серьезно?

– Ш утра – да, шейшаш – вжад ли, – честно призналась я, отлично понимая, что моя теперешняя внешность располагает скорее к поминкам, нежели к свадьбам. Подворачивалась мне и такая работенка – когда родственники не были уверены в благонадежности покойника. – Хоша бы переношевать пуштите – и ладно. Я жаплашу.

Но мужик не торопился с отказом. Добродушно ухмыляясь в густые усы, он скомкал пергамент и протянул мне широкую мозолистую ладонь:

– Ежели не передумали и беретесь – добро. Меня Олупом зовут, я в Медовках навроде старосты. Завтра дочку свою старшую, Паратю, замуж отдаю, без колдуна ну никак. Знатное гульбище намечается, всех сельчан пригласил и столько же из окрестных селений съедется, так что работы невпроворот. Переночуете у соседа моего, я договорюсь, в порядок себя приведете, а завтра с самого утречка к выкупу подходите. Потом венчальный обряд, само собой, дайн приедет, вы ему не шибко глаза мозольте, лады? Ну и за столом, стал-быть. Хотя бы до вечера в трезвости продержитесь, а там уж самой распоследней нечисти не до сглаза будет. Заплачу три кладня, серебром или золотом, как захотите. Еды со стола впрок наберете – все равно не съедим, придется свиньям выкидывать… Ну так как? Согласны?

– По жукам, – кособоко улыбнулась я, присоединяясь к рукопожатию.

* * *

Переодевшись и высушив голову, я занялась щекой. Время было упущено, мне удалось кое-как унять боль, но опухоль спадать не торопилась. Хорошо хоть язык перестал заплетаться. Никакого смертельного яда в месте укуса я не обнаружила, зато, к немалому удивлению, вытащила из щеки глубоко засевшую пшеничную ость. Обычно такие тонкие и длинные занозы загибаются под кожей и дальше не идут, эта же пробила щеку насквозь. Видимо, я обзавелась ею в тростнике, где оседает половина плывущего по реке сора, в том числе летящая с веялки мякина.

Сосед Олупа, он же брат, хмурый неулыбчивый бобыль, молча выставил на стол горшок со щами, кивнул мне на лавку у печи, а сам полез на полати. Время и впрямь было позднее, начинало смеркаться, но я все-таки решила прогуляться по селу и разведать обстановку. Компанию мне составил Олуп, изгнанный из собственной избы на время девичника, – мужик уныло слонялся взад-вперед по единственной улочке, запахнувшись в кожух.

– A, госпожа ведьма! – обрадовался он. – Как ваше здоровьичко?

Я неопределенно пожала плечами. Лицо говорило само за себя.

– Скажите, в вашем селе кто-нибудь держит пчел?

– Да почитай все – у меня одного полторы дюжины колод в саду стоит, – простодушно похвалился Олуп, – луга-то эвон какие широкие, разнотравные, с весны до осени цветут, без меда ни разу еще не оставались; бывало, зимой после неурожая им одним и кормились. А сады-то как с пасеками родят, каждый цветок завязь дает!