Ихтиозавры начали сходить со сцены к меловому периоду, когда возникла третья группа рептилий — мозазавры, наделенные таким же, как у ихтиозавров, мощным хвостом. Вероятно, эти предприимчивые существа воспользовались освобождающейся нишей или победили еще остававшихся ихтиозавров в конкурентной борьбе.

Можно с достаточной уверенностью утверждать, что все эти хищные рептилии питались головоногими. В окаменелых желудках плезиозавров и ихтиозавров находили остатки раковин[91], а на окаменелых раковинах обнаруживались следы укусов мозазавров. На одной примечательной раковине видны следы укусов даже двух мозазавров — покрупнее и помельче. Один ученый счел это свидетельством того, что родитель обучал детеныша приемам охоты[92]. Звучит не слишком правдоподобно — по крайней мере, не более чем предположение, что два незнакомых друг с другом мозазавра разных размеров повздорили, вырывая друг у друга добычу.

Однако этот курьезный случай не может сравниться по нелепости с самой эксцентричной в палеонтологии историей о морских рептилиях и головоногих. Помните Марка Макменамина, палеонтолога, придумавшего название «Эдиакарский сад»? В геологических кругах он знаменит тем, что «выдает весьма спорные теории, — как говорит де Батс. — Он всегда немного перегибает палку»[93].

В 2011 г. Макменамин и его жена, Дианна Шульт Макменамин, объявили, что у них есть свидетельства существования огромного древнего головоногого, которого они нарекли «триасовым кракеном». Не сохранилось никаких окаменелых частей самого «кракена», но они считали, что он наловил ихтиозавров, а затем сложил из костей мертвых животных автопортрет. Такая трактовка основывалась на находках в особой скальной формации в Неваде, где были обнаружены окаменелые позвонки девяти крупных ихтиозавров, лежащие в два ряда: палеонтологи выдвигали самые разные гипотезы, пытаясь объяснить их необычное расположение.

Внутриматериковая ныне Невада 215 млн лет назад представляла собой дно мелкого теплого моря, в котором обитали не только всевозможные водные рептилии, но и разнообразные головоногие. По Западному внутреннему морю странствовали самые разные аммоноиды и колеоиды, но все они были небольших размеров — особенно по сравнению с 15-метровыми ихтиозаврами, которые, несомненно, с азартом охотились на раковинных головоногих.

Супруги Макменамин предположили, что в этом море также водился безраковинный головоногий моллюск достаточно большого размера, чтобы справиться с 15-метровым ихтиозавром. Этот «кракен», по их словам, видимо, убил ихтиозавров, полакомился их плотью, а затем, в порыве творческого вдохновения, разложил позвонки своей добычи рядами, напоминающими расположение присосок на его собственных гигантских руках.

От мягкотелых головоногих осталось крайне мало окаменелостей. Вне всякого сомнения, на Земле обитало гораздо больше видов древних осьминогов, чем тех, существование которых подтверждено ископаемыми свидетельствами. Но предположить, что по крайней мере один из этих видов был во много раз крупнее не только всех известных ископаемых, но и любого современного осьминога, все же слишком смело. «Это не наука, — говорит де Батс. — Мне всегда немного неловко, когда мы [палеонтологи] попадаем в новости с такого рода историями. Люди подумают — чем они вообще занимаются? Только и делают, что выдумывают бредовые идеи?»

Палеонтологам нет особой нужды выдумывать бредовые идеи, по крайней мере когда это касается головоногих. Как можно видеть на примере гонки вооружений, происходившей в течение мезозоя, за ученых все сделала эволюция.

Угрозы, исходящей от трех групп хищных морских рептилий, кому угодно покажется более чем достаточно. Однако не только морские рептилии питались раковинными моллюсками, а головоногие были не единственными их жертвами. В широкомасштабной мезозойской охоте на раковинных моллюсков участвовали рыбы и акулы, крабы и омары и даже улитки, не щадящие своих сородичей. Они были способны разгрызть, расколоть, просверлить и взломать практически любую раковину в море. Эволюционные последствия этого сохранены в камне — естественный отбор привел к усовершенствованию брони.

Моллюски начали строить раковины потолще. Они отращивали длинные шипы, чтобы отгонять хищников. Входные отверстия (устья) в их раковинах становились меньше — они жертвовали собственным пространством для маневра ради укрепления главного входа. Специалист по моллюскам Гэри Вермей нашел свидетельства того, что мезозой был эпохой развития интенсивной защиты у всех видов ископаемых моллюсков. Данная тенденция настолько ярко выражена, что Вермей назвал это явление мезозойской морской революцией[94].

Как и другие их родственники-моллюски, головоногие активно приспосабливались. Аммоноиды изменили форму раковин так, чтобы мягкие части можно было спрятать поглубже внутрь, и сформировали сложные структуры снаружи. Палеонтологи называют разнообразные выросты на раковинах украшениями, но маловероятно, что они возникли исключительно с декоративными целями. Судя по палеонтологической летописи, с течением времени на раковинах аммоноидов появляется все больше шипов по мере того, как увеличивается количество отпечатков зубов: это указывает на то, что шипы, вероятно, возникли как защита от укусов хищников.

Эволюция украшений раковин дала Пег Якобуччи ключ к разгадке буйного разнообразия аммоноидов.

Рецепт перемен

На рис. 4.2 представлены аммоноиды, глядя на которых можно составить представление о потрясающем разнообразии их раковин. Однако многие из характерных особенностей, благодаря которым виды выглядят такими разными, на самом деле одна и та же черта, выраженная неодинаково в зависимости от возраста. Стоит слегка покрутить ручки генетических регуляторов — и океан заполнится новыми видами (по крайней мере, пока там есть достаточно свободных ниш).

Например, в середине мелового периода древний род аммоноидов, Plesiacanthoceras, породил более молодой род, Metoicoceras. Названия такие, что язык сломаешь, но, как вы помните, «ceras» означает форму в виде рога, присутствующую у большинства раковин аммоноидов, так что эту часть можно опустить. «Plesiacantho» значит «старый и покрытый шипами», и то и другое — характерные черты, по которым можно узнать этих аммоноидов. «Metoico» значит «странник» — чуть менее практичное и более поэтичное название было дано этим существам потому, что, зародившись в Северной Америке, они распространились по всему земному шару.

Мы последуем примеру Пег Якобуччи и любовно сократим их названия до Плези и Метойко. Вернемся к рис. 2.4 — общей картине эволюционной истории всех головоногих — и увидим, как Плези и Метойко, расположившись друг против друга, держатся щупальцами за генеалогическую ветвь аммонитид. Вот как описывает их Якобуччи: «У Плези — прекрасные крупные шипы, а у Метойко — ребра: прелестные, невысокие и округлые. Если просто посмотреть на этих ребят, то покажется, что у них совершенно разные раковины. Но в детстве их раковины абсолютно одинаковы, их невозможно отличить друг от друга»[95].

Если бы аммоноиды были похожи на всех остальных животных, разобраться в этом было бы непросто. Глядя на ископаемых «детей» и ископаемых «взрослых», вы бы не знали, какие из детей выросли в каких взрослых. Однако, как мы уже говорили, преимущество аммоноидов в том, что каждый взрослый несет в себе