Глядя в потолок, представил Григорий, как протекала бы его жизнь, будь на месте Валентины Зина. Вот хотя бы на тот вопрос, который Валентине показался странным и неуместным, разве так же Зина ответила? Да спроси её Григорий сегодня, там, в беседке, ответила бы, не раздумывая: «люблю!»

И заныло, защемило сердце у Григория от того, что не сказал он этого слова сам никому, и ему ни одна женщина такое слово не сказала. Может, мать говорила, да и то, когда он был совсем маленьким, несмышлёнышем. И хоть есть у него дома всё, как у людей: люстра хрустальная, ковры на каждой стенке, кухня с итальянской мойкой… и всё прочее, а любви вот этой самой и нет. И близость с Валентиной – вовсе не любовь, и не по любви, а из-за его мужской потребности, а для Валентины и вовсе как выполнение супружеских обязанностей, не более. Понимал он это и раньше, но притворялся, сам себя обманывал. Что же дальше-то делать? Так и жить?

От таких мыслей стало Григорию не по себе, он быстро разделся, утонул в перине, натянул одеяло до подбородка, закрыл глаза. Так явственно представилось, что совсем рядом, за три-четыре улицы от него, была Любовь. Ему стало страшно, словно разверзлась перед ним пропасть без дна, и надо делать выбор – попытаться перепрыгнуть или отступить, если сил душевных не хватит…

Утро разбудило Григория отчаянным воробьином щебетом, доносившимся через открытую форточку от старого-престарого вяза, густого, развесистого, памятного с детства и, кажется, с тех пор даже и не изменившегося.

Недолгий был сон, однако он освежил Григория, и вчерашняя встреча, а потом и ночные раздумья сегодня, при свете разгорающегося дня, разбежались как тени по углам. Где-то в глубине души, в самом дальнем её закуточке, немного ныло и, чтобы заглушить, изгнать томление, Григорий развернул бурную деятельность. Заправил постель, вышел во двор в майке и тренировочных брюках, помахал руками и несколько раз присел. Потом попил чаю, который подала ещё не разговаривающая мать. Взялся было пересматривать старые журналы, что делал обычно каждый день, но вскоре отложил их в сторону. Какое-то беспокойство мешало ему вернуться к обычному отпускному распорядку, к тому спокойствию, какое он так любил.

Он прошёлся по комнате, заглянул на кухню. где мать готовила уже обед, опять взял журналы. Потом решительно раскрыл свой чемодан и достал оттуда светлую в голубую полоску рубашку, отутюженную и аккуратно сложенную Валентиной, – «Наденешь, когда гости придут. Не будь там чучелом», – галстук с узлом, завязанным Валентиной. Щёткой смахнул пыль с туфель, какие не надевал ни разу за всё время отпуска, обходясь старыми босоножками, и пошёл через весь город на центральную почту. Взяв бланк телеграммы, уверенно написал домашний адрес и текст: «Дорогая Валентина очень соскучился возвращаюсь домой Григорий». Подумав, дописал перед именем: «твой».

Субботний день во всех городах страны базарный. Ильин и Людмила, потолкавшись между рядами торгующих, зашли в павильон с бочковым вином и чебуреками. Вино было терпким, прохладным и хорошо шло под чебуреки. В сумку с продуктами добавили пластмассовый баллон с вином, усталые от ходьбы и прибывающей жары, пришли в гостиницу.

– Идём на реку, Люда. Там не такая парилка.

– Хорошо, идём… – Людмила говорила неохотно, но Ильин не обратил на это внимания, занятый сбором пляжных вещей и переодеванием.

Он не мог вспомнить, когда он так увлечённо, так долго плескался в тёплой мутноватой, быстро бегущей воде речки. Наверное, так было в раннем детстве, в мелком мельничном рукаве, обтекавшем их сад.

Людмила, окунувшись раза два, вышла на берег и прилегла на постеленное покрывало.

Фыркая, стряхивая воду с себя, Ильин наконец подошёл к ней.

– Люда, пойдём ещё с тобой поплаваем… Здорово так!

– Нет, Миша. Я что-то устала. Не хочется. Пойдём в гостиницу.

Она села, снизу вверх просительно смотрела на явно огорчившегося Михаила. Лицо её было бледно, под глазами обозначились тёмные круги, а пряди волос сосульками свисали по сторонам лица. Она руками обнимала плечи, словно пыталась согреться. Потом она встала и, чуть сгорбившись, стояла перед Ильиным, кривя губы в жалкой улыбке.

– Да, пойдём. По тебе видно, что ты замёрзла.

– Это я перекупалась. В детстве так бывало. Мать силой из ставка вытаскивала.

Надев платье на мокрый купальник и закутавшись в покрывало, Людмила шла впереди Ильина, и он вдруг словно впервые заметил, что она очень непривлекательна.

В номере он заставил Людмилу раздеться, растёр сухой простыней, в постели накрыл двумя покрывалами. Свернувшись в калачик, Людмила дрожала от озноба.

– Я, наверное, заболею, Михаил? Как ты думаешь?

– Не волнуйся. Ничего не случится, прогреешься, поспишь – всё пройдёт. Сейчас пойду, спрошу у дежурной аспирин. Надеюсь имеется…

– Не надо! Зачем?

– Надо…

Аспирин у дежурной был. Нашлось ещё одно покрывало. Ильин присел на кровать рядом с Людмилой, положил руку на плечо.

«Ну вот, не прошло ещё сорока восьми часов, а что-то изменилось. Ни любви, ни страсти к этой, словно другой уже, женщине. Жалость есть. Любовь – продукт скоропортящийся, одной постелью её не удержать». Он наклонился, губами коснулся бледной щеки.

– Тебе уже теплее, Люда?

Она ответила слабым кивком, не открывая глаз.

Стремясь не производить шума, Ильин разложил купленные продукты на столе. Людмила лежала тихо и, казалось, спала. Чтобы снять нервное напряжение и неожиданно появившуюся усталость, Ильин выпил стакан вина. В комнате было жарко, солнце, стоявшее ещё высоко, заглядывало в окна. Ильин лёг в свою постель. Пришло ожидаемое расслабление. Он уснул.

Ильин проснулся от шуршания бумаги. Людмила сидела у стола одетая, причёсанная, подкрашенная, немного бледная.

– Крепко ты спишь, Миша! Я топала ногами, стучала дверями, звенела посудой, а ты хоть бы что!

– Я немного подлечился, снотворного выпил из бутылки.

Он подошёл к Людмиле, поцеловал, почти не почувствовал ответа. Она отложила книжку, любовный роман из серии авторов-женщин, налила вина в стаканы Ильину и себе.

– Выпьем за моё полное выздоровление, Миша!

Отойдя от стола, она присела на свою кровать. Ильин присел рядом с ней, обнял.

– Странно, Ильин. Мы с тобой знакомы достаточно долго и достаточно близко, а только здесь я тебя вдруг узнала по-настоящему. И не надо даже два пуда соли съесть вместе для этого, просто побыть в обычной, домашней, что ли, обстановке.

– Ну, и как я тебе? – Ильин попытался перевести разговор в шутливое русло.

– Да ничего ты, Ильин, – Людмила смотрела на него спокойно. – Совсем ты неплох. Только, откровенно говоря, не мой ты, чей-то.

– Ты что, Люда, ревнуешь меня к кому-то?