— Вам это не нравится? — неожиданно спросил де Агилар.

— Ловить рыбу или наше путешествие?

— И то и другое. Или что-то одно.

Капитан не собирался помогать ему с ответом.

— Я отправился в это путешествие не ради удовольствия, а потому что так угодно судьбе.

Рыба, которая отчаянно билась на крючке, появилась на поверхности воды. Она была большой и сильной и не хотела покидать море. Оуэн расставил ноги, опираясь о борт, и вытащил ее, неожиданно почувствовав, что весь пропах рыбой, болезнью, морской солью и потому категорически отличается от де Агилара, который благодаря какому-то необъяснимому алхимическому процессу оставался свежим и выглядел безупречно.

Рыба, продолжавшая сражаться за жизнь, упала на палубу. Крючок впился ей в щеку под глазом. Неожиданно Оуэна охватило чувство вины из-за того, что он вытащил это ни в чем не повинное существо из его родной, безопасной стихии и чужую для него среду и угрожает ему смертью.

Он мог бы засунуть пальцы под плавники, вытащить крючок и прикончить свою добычу при помощи металлического с деревянной ручкой молоточка, оставленного ему юнгой.

Вместо этого он сумел проделать очень ловкий маневр: принялся вынимать крючок и сделал вид, что пытается вытащить рыбу на палубу, но на самом деле позволил ей выскользнуть за борт. Она ударилась о белую воду, перевернулась и исчезла. Оуэн решил, что она осталась жива.

В наступившей тишине было слышно, как волны бьются о борт корабля, а через несколько мгновений де Агилар задумчиво сказал то, что Оуэн меньше всего ожидал от него услышать:

— Отлично проделано!

Дождь почти прекратился, и сквозь тучи то и дело просвечивало солнце, разбрасывая тени по корме корабля. В этом сиянии было какое-то необъяснимое волшебство, и настроение у Оуэна немного улучшилось. Он отвязал удочку, а затем занялся мокрой веревкой у себя на поясе.

Его действия разрушили очарование момента, капитан повернулся и прислонился спиной к лееру с таким легкомысленным видом, что Оуэну стало не по себе.

— Если перила сломаются…

— Тогда выяснится, что у меня ненадежный корабль, я свалюсь за борт, и мои золотые украшения утащат меня на дно вслед за вашей рыбой. Я знаю. Но будем надеяться, что я позаботился об этом, когда строил свой корабль, а мои многочисленные золотые украшения служат доказательством моей веры в прочность судна, а не указывают на мое легкомыслие.

До того момента Оуэну не приходило в голову, что избыток украшений является чем-то кроме тщеславия. Мысль о том, что команда может смотреть на это иначе, заставила его вновь подумать о положении капитана, который считался здесь полубогом.

— Когда мы обсуждали ваше путешествие с нами, — внимательно глядя на него, проговорил де Агилар, — мы не упомянули вашу семью и то, как оно на ней скажется. У вас есть жена, которая горюет о вашем отсутствии?

— У меня нет жены.

— У такого одаренного человека и нет жены? В это трудно поверить. Значит, любовница или что-нибудь похлеще?

Он слишком близко подошел к истине, и Оуэн покраснел. С ним это редко происходило и было зрелищем, на которое стоило посмотреть. Так и сейчас алая краска залила его шею и лицо.

— У меня нет любовницы и нет желания ее заводить, — сдержанно ответил он. — Я надеюсь, что в моей жизни наступит момент, когда я решу создать семью, но до этого еще далеко. А пока меня все устраивает. Возможно, это не популярно в Испании и, можете не сомневаться, совсем не характерно для Англии правления покойного короля Генриха, но я не имею ни малейшего желания вступать в интимные отношения с женщиной, если не намерен заключить с ней брак. Если это кажется вам смешным, я попрошу вас, пока мы находимся на корабле, держать свое мнение при себе. Врачу необходима определенная толика уважения его пациентов, иначе все, что он делает, не возымеет нужного результата. Вы, разумеется, являетесь исключением. От вас я не жду и не требую уважения.

«Что бы ты ни делал, не ввязывайся в дуэль, если только это не состязание ума. Старайся, чтобы твои оскорбления были достаточно завуалированы для тех, кого ты собираешься обидеть, это единственный способ, который позволит тебе остаться в живых». Так говорил его наставник по фехтованию. Оуэн мысленно перед ним извинился.

Он понял, что должен как можно скорее уйти. Его охватила такая ярость, что пальцы обрели какую-то противоестественную ловкость, он сумел развязать узел, который удерживал его в сидячем положении, и занялся последними петельками.

— Прошу меня простить за то, что оскорбил вас, — мирно проговорил де Агилар. — Вы исключительно редкое явление, аристократ и благородный человек в настоящем смысле этого слова. Мне приходила в голову такая мысль, но я не был до конца уверен. Поэтому сегодня вечером я не стану присылать к вам в каюту Доминика. Уверен, он будет очень рад.

— Вне всякого сомнения, как и тот, к кому он отправится вместо меня. Вы, возможно? Или это место отдано первому помощнику, чье плечо я вправлял вчера? Вам следует знать, что, как врач, я посоветовал Хуану-Крузу в течение полумесяца избегать тяжелой физической нагрузки. Приношу свои извинения, если это доставляет неудобства.

Если не считать мелкого происшествия с такелажем, выбившим ему плечо, Хуан-Круз был весьма умелым моряком. И самым уродливым человеком на борту корабля, и предположение, что его может связывать с капитаном нечто подобное, являлось оскорблением. Оуэн сожалел о своих словах во всех отношениях. Он стоял, глядя на де Агилара, и его отчаянно трясло, он не сомневался, что сейчас умрет, но так же твердо знал, что ничто на свете не заставит его взять назад свои слова.

Он так разозлился, что не сразу поднял голову и понял, что вместо ответа де Агилар громко расхохотался.

— Я сказал что-то смешное?

— Нет… да. Очевидно… Да.

Тыльной стороной ладони капитан вытер свои необыкновенно красивые серые глаза, потом достал из рукава льняной платок и высморкал изящный нос.

— Тяжелая физическая нагрузка? Господи, напомните мне, чтобы я никогда не пытался вас оскорбить. Уверен, что Хуан-Круз постарается избегать тяжелой физической нагрузки, если вы сказали ему, что это необходимо, а если нет, я буду совершенно в этом не виноват. А также ни я, ни он, ни кто-либо еще не обидит юного Доминика, если только в какой-нибудь не слишком удачный день его заикание не доведет кого-нибудь до исступления и его не вышвырнут за борт, чтобы немного полечить. Однако если вы им скажете, что это не поможет, я уверен, они вас послушают. Вас считают ангелом те, кто в них верит, и богом — все остальные, кто не верит ни во что.

— Я бы предпочел, чтобы они считали меня человеком, который старается делать все, что в его силах, и далек от идеала в изучении медицины.

Против воли его голос прозвучал холодно, и капитан пожал плечами.

— Слишком поздно. Полезно знать правду о положении, в котором ты оказался, и получать от этого удовольствие. А еще лучше быть уверенным в том, что тебе не угрожает нежеланное внимание. На моем корабле такое не делается. Я стал причиной ваших страхов и приношу свои извинения, но я считаю, что необходимо говорить о подобных вещах вслух. Если в конце нашего путешествия Доминик лишится невинности, это произойдет по его собственной воле или не произойдет вовсе. Мне хотелось бы, чтобы вы это понимали.