Тут глаза у Джорджа засверкали не хуже улыбки. Ни слова не говоря, он отошел и сел на кровать. Напевая с закрытым ртом, он снял сапоги. Когда сапоги были аккуратно поставлены рядышком, он встал, снял стетсон с кроватного столбика и надел на голову. Ленивым шагом он вернулся к бочке и стоял рядом, не трогая ее и напевая, как напевают всадники, чтобы успокоить нервную лошадь. Внезапно он схватился за седельный рожок и, будто без малейшего усилия, подбросил себя в воздух. Он даже не коснулся стремени. Он сразу встал обеими босыми ногами на спину бочки — встал в полуприседе, пружиня коленями, как канатоходец, дожидающийся, чтобы успокоился канат. Потом медленно выпрямился и раскинул руки.

— Друзья? — Он посмотрел на нас сверху. — Вы готовы увидеть что-то — как выразился этот горластый змей? — что-то совершенно исключительное? Тогда дерните несколько ремней, и пусть брыкается!

Луиза издала радостное восклицание и дернула за первый же ремень, до которого смогла допрыгнуть. Бочка чуть-чуть дрогнула. Луиза дернула сильнее. Джордж только скрестил руки на груди и пропустил под собой пертурбацию с таким видом, будто ему было скучно от этих ничтожных колыханий. Он запел короткую песенку, словно желая скоротать время.

Эх, я констебль в Охломонвилле,

Где у людей лошадей уводили.

Мое имя Джошуа Эбенезер Фрай…

— Берись за ремень, Джонни! — крикнула Луиза и дернула еще сильнее.

Джордж запел громче:

Я старый волк, в охоте знаю толк,

Меня не проведешь, ты так и знай.

— Хватай два ремня, — завопила она, — чтобы этот зазнавшийся сукин сын шлепнулся на свою нахальную задницу!

Мы дергали, отпускали и трясли ремни изо всех сил, так что бочка расплылась в неясное пятно. Джордж продолжал петь, ни разу не запнувшись. Лицо его было — маска наигранной скуки. «Нахальной» — правильное слово! Как мы ни старались, сбросить его не удалось. Я подумал, что мы действительно наблюдаем нечто исключительное — он раскачивался в правильном ритме и распевал, словно какой-то закопченный ангел. Нет, в самом пении ничего ангельского не было. В ноты он попадал точно, но голос был совершенно земной, резче резкого. И пел он совсем не в ритме движения бочки. И действовал против ритма. Когда к нему подходила волна по ремню, он не перепрыгивал ее — тогда она вернулась бы с удвоенной силой, как было со мной, — он прыгал отдельно от нее, перед ней или после, или комично извернувшись боком, как прыгнул бы клоун. Вот в какой роли, наверное, он выступил бы лучше всего на родео: клоуном. Хорошему клоуну на родео требуется совершенно особое умение. После несчастья с рукой были сезоны, когда я пробовал работать клоуном при езде на быках. Тогда я узнал, что на самом деле требуется в этой работе. Зрители думают, что твоя задача выручить драгоценного седока, когда он сброшен на землю. Они думают, ты влезаешь между быком и наездником, чтобы быка отвлечь, чтобы он попер на тебя вместо него. Думают, что для этого нужна храбрость, чутье и незаурядная ловкость, — все эти качества у Джорджа были в избытке. Но они не понимают, что важнейшее качество, необходимое в этой профессии — и антрепренеру, и его бухгалтеру, и болельщикам, и самому наезднику — способность сделать спектакль увлекательным. Публика любит, чтобы ее подвели к самому краю опасной бездны, поглядеть в нее, пока дрожь не проберет, а потом — чтобы благополучно отвели от страшного. Это — задача клоуна на родео. После того как он вытащит безусого паренька из-под топочущей тонны разъяренного мяса, он должен повернуться и танцевать перед этим живым тараном. Бросать в него грязью, плевать, поворачиваться задом и пукать — как угодно чудить, чтобы превратить страх в смех, надсмеяться над чудищем. Кассиус Клей делал так с Сонни Пистоном[26]. Джо Намат — с «Колтами». Впервые я увидел этот смешной танец, когда Джордж Флетчер паясничал на бочке и распевал «Джошуа Эбенезера Фрая»:

Ну, пора мне тронуться в путь.

Просыпайся, Наполеон, в воздухе пахнет дождем.

Нас с Луизой такой разобрал смех, что мы уже не могли держаться за постромки. Она даже села на пол от смеха. И я сел на горку сена. Бочка уже не взбрыкивала, а только подрагивала. Джордж стоял, прижав руку к сердцу и откинув голову, как исполнитель гимна на открытии первой Мировой серии[27].

Надо сено навивать, или нам несдобровать.

Заходи, если будешь на ферме, — мы тебя ждем.

Он невесомо спрыгнул на пол. Бочка чуть качнулась. Если и поднялась какая пыль при его приземлении, то — от шляпы, которой он взмахнул над полом, сделав поклон.

Луиза в ответ сделала реверанс, потом сказала, что ей надо приодеться перед работой, — не подождем ли мы снаружи, если не трудно. Джордж обулся, и мы вышли посмотреть, как там наши кони. На эту ночь, по крайней мере, Стоунуолл был пристроен. Мы разделись до пояса и ополоснули лица у водопойного корыта. Когда Луиза вышла к нам, мы оба широко открыли глаза. Волосы она собрала в большой узел на макушке и увенчала тиарой из горного хрусталя. Блузку повернула задом наперед и спустила с плеч, так что показались пенистые кружева рубашки, а из-под юбки выпущена была одна из нижних юбок кринолина, пурпурная. В хрустальной своей короне она выглядела как цыганская королева. Оранжевый кушак через плечо был королевской мантией, а сложенный веер — скипетром.

— Узри волшебство женщины, — сказал Джордж. — Королевская судомойка преобразилась в королевское лакомство. Ммм! — Он шагнул к ней, облизываясь, — Бифштекс из грудинки под коричневым соусом, печеный ямс и сливочное масло. А на десерт заварной крем с карамелью, так и пенится.

— Замолчи. — Луиза остановила его наступление тычком веера. — Хватит чепуху городить. Не будь ты таким старым и шелудивым, мистер Флетчер, непременно вскружил бы девушке голову своими речами.

— Будем надеяться, — сказал он, предлагая ей руку. — А не пройтись ли нам вдоль речки, покажем городу, каковы люди высшего разбора.

Позднее солнце еще пекло, и над лугом, где давеча паслись олени, колебался раскаленный воздух. Жарко было даже возле речки. Ивы опустили ветви, черные дрозды с красными крыльями сидели в ветвях, разинув клювы. Но зной как будто не утомлял Джорджа. Когда я сказал Луизе, что изумляюсь тому, как этот шелудивый старый жеребец резвится на таком пекле, словно жеребенок, она ответила, что причиной тому — резвое молодое общество. Джордж немедленно согласился.

— При виде молодки старый жеребец всегда резвеет. Особенно в присутствии благородной, длинноногой, кофейного цвета кобылки. — Джордж ускорил шаги, а потом пошел назад, чтобы посмотреть ей в глаза, — У него слюнки текут.