Причины, по которым такие приключения происходят главным образом по ночам, ясны: в темное время суток места общественного пользования, где можно собраться большой компанией, безлюдны, не охраняемы или почти не охраняемы — благожелательные стражи также встречаются чаще после захода солнца — и превращаются в театры, в которых никем не ангажированные актеры разыгрывают не значащиеся в репертуаре пьесы. Одна из подружек Эрика хранила на ягодицах память — жутковатое, но стимулирующее чувство — о припечатавшей их ременной пряжке: результат обмена «любезностями» между парочкой и группой катавшихся по ночному Булонскому лесу байкеров. Покров мрака дарит также ощущение защищенности. Однако для некоторых, в том числе и для меня, он дает еще и возможность бесконечно расширить пространство, границы которого не видны глазу. Так, стена деревьев, высившихся на расстоянии нескольких метров, перестает существовать. Как бы там ни было, абсолютной темноты не существует, что, возможно, и неплохо, потому что большинство из нас все равно отдает предпочтение мутной зыбкости полутьмы. Я, однако, была бы не прочь очутиться в кромешном стопроцентном мраке, так как убеждена в том, что испытала бы ни с чем не сравнимое наслаждение, полностью растворившись в безликом потоке плоти. На худой конец, я согласилась бы и на ослепительно яркий свет — теряя способность различать предметы и будучи полностью лишенной возможности идентифицировать источник такого интенсивного свечения, вы неминуемо погружаетесь в неясный вязкий мир, в котором растворяются и стираются все грани и где, следовательно, нет места страху быть застигнутой на месте преступления — когда атомы вашего и окружающих тел перемешаны с частицами, из которых соткан самый воздух, невозможно помыслить существование стороннего наблюдателя.

Однажды я и Брюно, подталкиваемые неведомым инстинктом, отправились после ужина прогуляться и на границе Винсенского леса набрели на что-то вроде земляного вала, странное место, большую часть которого занимал выжженный сухой газон, ограниченный, наподобие тротуара, бетонным поребриком, и стоящая на нем скамейка. Первые деревья леса возвышались в отдалении, а рядом со скамейкой горел фонарь. Невзирая на такую диспозицию мы, отбросив всякую предосторожность, уселись на скамейку и принялись с жаром обниматься. Все это очень походило на сцену из фильма пятидесятых годов — удаляющаяся камера и сужающийся фокус оставляют персонажей в маленьком кружке света. Через некоторое время Брюно задрал мне юбку и принялся шуровать у меня между ног. Деревья были не видны. Несмотря на то что мы не вполне отдавали себе отчет в неосторожности наших действий, вся процедура проходила в полнейшей тишине, наши жесты были скупы, и, поочередно лаская друг друга, мы делали все, что в наших силах, чтобы свести к минимуму занимаемое телами пространство. Покуда пальцы Брюно извивались в моем влагалище, я, отказавшись от мысли оголить грудь, прижималась в нему изо всех сил, стараясь держать ноги по возможности сведенными. Когда наступала моя очередь склониться над рельефной выпуклостью его джинсов, тело Брюно напрягалось, как струна, он прижимался к спинке скамейки и замирал в полной неподвижности. Я решила, что идеально подходящей моменту техникой будет спокойный, равномерный минет без резких движений и смены ритма, могущих спровоцировать слишком энергичную реакцию. Неожиданно к свету фонаря добавился направленный прямо на нас и неведомо откуда взявшийся мощный луч. Мы замерли на несколько мгновений, безуспешно пытаясь определить местонахождение и дистанцию, на которой находился от нас источник этого дополнительного освещения. Тут необходимо отвлечься и уточнить, что обычное поведение Брюно, которому сосут член, характеризуется вялым, пассивным началом, из которого можно даже сделать неверный вывод о том, что он, возможно, не слишком горит желанием засунуть свой фаллос в чей-то рот; иногда он по собственной инициативе прерывает минет, но только затем, чтобы несколько минут спустя с силой притянуть женскую голову и буквально насадить ее на свой член, словно бы ему хотелось совершить насилие. Вот именно такой жест он и проделал со мной, с силой пригнув мне голову. Я возобновила равномерные движения руки и губ. Безжалостная иллюминация наших призрачных, прижатых друг к другу, тел могла предвещать десять тысяч различных событий. Не случилось ничего. Свет, падавший на меня сбоку, был такой силы, что слепил сквозь опущенные веки. Так, в тишине, нарушаемой лишь нашим прерывистым дыханием, и ослепленная танцем черных и золотистых точек у меня перед глазами, я довела свое дело до конца, после чего мы отправились домой, оба в некотором недоумении, но не предпринимая, однако, внятных попыток обсудить или прокомментировать то, что случилось. Что это было? Фары? Чьи? Полиция? Вуайерист? Или, может быть, самопроизвольно зажегся неисправный прожектор? Я не знаю.

Никто никогда не говорил обо мне, что «она трахается, как дышит», о чем я искренне сожалею, ведь я тем более охотно согласилась бы с таким утверждением, что применительно ко мне оно вполне может быть использовано и в прямом смысле. Обстоятельства, в которых я делала первые шаги в мире сексуального, убедительно доказывают — и это было блестяще подтверждено позднейшими опытами, — что кислород действует на меня как сильнейший афродизиак.[23]На открытом воздухе — вне зависимости от температуры — я острее чувствую свою наготу, а когда дыхание ветра касается обычно недоступных ему поверхностей — как влагалище, например, — тело распахивается вверх, к небесам, и перестает оказывать сопротивление ветру, который пронизывает его насквозь и делает более податливым, открытым, чувствительным. Когда могучий ветер, разгуливающий по всему миру, обнимает мое тело, мне кажется, будто я опутана тысячами невидимых присосок, одна из которых расположилась прямо во влагалище и растягивает и раскрывает его все шире и шире, доставляя мне неимоверное наслаждение. Ветер щекочет большие губы, которые кажутся в такие минуты действительно очень большими и тугими от распирающего их воздуха. Впрочем, более подробно об эрогенных зонах речь пойдет несколько ниже, а сейчас скажу лишь, что наилегчайшее — удачное — прикосновение к нескольким всеми забытым миллиметрам кожи, что пролегают между анальной впадиной и перекрестком, на котором встречаются большие половые губы, к заповедной тропинке от ануса к влагалищу и обратно, способно полностью парализовать мою волю и лишить сил к сопротивлению, а если по этой дорожке пробирается ветер, то я неизбежно делаюсь точно пьяна и мне кажется, что я стою на самой высокой вершине мира. Мне нравится, когда ветер свободно гуляет у меня между ног и забирается между ягодиц.

Вообще, мне кажется, что между идеей путешествия, перемещения в пространстве и идеей спаривания должна существовать какая-то глубинная связь и не случайно для описания оргазма используется выражение «побывать на седьмом небе». Все описанные выше факторы действуют одновременно и приводят к тому, что на террасах, обочинах дорог, в полях, а также в местах (Марк Оже[24]называет их «не-места»), сотворенных для вечного их пересечения — холлах, автостоянках и т. п., мне нравится чувствовать себя по их образу и подобию — открытой.