осматривали трубы, меняли давление включения и выключения в управляющем реле.

Возможно, не стоит называть это мыслительным экспериментом, потому что ощущение было телесным, как тогда, так и сейчас. Я просто допустила то, что видела, в свое тело.

Я сидела на крышке колодца и как будто становилась единым целым с насосом, физически. И тогда я поняла. Что объем воздуха в мембранном баке слишком мал. Поэтому я открыла бак. И отвернула гайку, регулирующую объем воздуха. И все. Они подняли насос наверх, и он заработал. Я ничего не сказала, я не ликовала. Но я знала, что момент был решающим. Что это своего рода хрустальный шар, что я смотрю в свое будущее.

И сейчас тоже, в «вольво», посреди Кохсвай.

Когда мне было четырнадцать, я разобрала двигатель своего первого мопеда, розового «Puch», чтобы выжать из него еще немного скорости. Когда мне было восемнадцать, я отремонтировала свой первый «ситроен-2 CV», двигатель был простой, как у скутера.

А у этого «вольво» я даже толком не могу понять, как заливать антифриз.

И это не я изменилась, а машины. Сегодня, чтобы понять и починить консервную банку, в которой мы сидим, требуется университетское образование и электроники и инструментов на миллион.

Поэтому я не пытаюсь вычислить, куда они поместили свое устройство. Думаю, существует тысяча вариантов. Я не трачу время на размышления. Вместо этого я стараюсь слиться с машиной и настоящим моментом.

Просидев неподвижно десять минут, я все понимаю. Никто из троих не произнес ни звука.

Подогрев дизеля работает. Вот о чем я подумала. Или это вспоминает мое тело.

Приемопередатчик в нем — это, по сути, мобильный телефон. Он работает с сим-картой, купленной мной у моего оператора. Минимальная месячная плата составляет двадцать крон. Мы провели в Индии год. И я много чего держала в памяти все это время, но я не пополняла сим-карту в машине, стоящей в гараже на Ивихисвай. На карте не должно было быть денег.

Но они есть. И дело не в терпеливом отношении милосердного оператора к тем, кто запаздывает с оплатой. Дело в том, что кто-то положил на нее деньги.

Я открываю маленькую крышку под приборной панелью слева от руля. За ней лежит руководство по эксплуатации автомобиля, а слева — кнопка ручного пуска подогревателя. Напротив нее на двух липучках висит блок приемопередатчика.

Я достаю его. Все больше и больше предметов в этом мире начинают скрываться от наших глаз, за крышками, экранами и узкими интерфейсами, куда могут найти дорогу только специалисты. Машина у нас уже четыре года, но я никогда раньше не держала в руках эту коробочку.

Она чуть больше мобильного телефона. Я открываю ее.

Внутри устройство состоит из аккумулятора, в два раза больше источника питания мобильного телефона и, очевидно, как минимум в два раза более емкого. Он заряжается через провод, который должен быть подключен к аккумулятору автомобиля. Над блоком питания находится небольшая пластина, я откидываю ее и смотрю внутрь на электронику размером не больше наручных часов, но которая потребовала бы еще одного университетского образования в дополнение к тому, которое требуется для автомобиля.

А вот чтобы заметить, что кто-то с ней повозился, не требуется никакого образования. Какие-то мастера на все руки разместили небольшую плату поверх собственной электроники устройства. И хотя ее размеры не превышают десять на десять миллиметров и один миллиметр в высоту, даже ребенок может заметить, что это паразит и полупроводниковый кукушонок, помещенный сюда, чтобы паразитировать на блоке питания и другом оборудовании с недоброй целью, которая, я не сомневаюсь, заключается в непрерывной передаче данных о нашем местоположении.

Остальные трое хранят полное молчание. Я достаю устройство и кладу его на сиденье рядом с собой.

Потом включаю поворотник и отъезжаю.

20

Насколько я помню, Андреа Финк никогда не говорила, что в жизни каждой женщины должен быть водитель-дальнобойщик.

Но это нам ничего не говорит о водителях-дальнобойщиках. Это говорит лишь о том, что у нобелевских лауреатов тоже есть свои «мертвые зоны».

Мне всегда нравились водители грузовиков. С самого детства. Не совсем верно, что вся на свете музыка — это Ханси Хинтерзеер[10]. В кантри и вестерне тоже есть свои жемчужины. Если они посвящены грузовикам и людям, которые ими управляют.

Мы проезжаем мимо почтового терминала. По другую сторону железной дороги я вижу здание гимнастических и спортивных обществ и остатки того, что когда-то называлось «Мясным городом».

— В моем детстве, — говорю я, — дальнобойщики обычно собирались напротив Мясного города и вокруг Хальмторвет. Машины стояли длинными рядами, повсюду были кафе, где водители завтракали. Мама возила меня мимо них в коляске.

— А почему бабушка именно сюда приходила?

На первый взгляд это такой небрежный вопрос. Но за этой небрежностью скрывается живейший интерес.

— Отец отсиживал срок в тюрьме Вестре. А мама любила гулять. Она ходила навещать его.

Мы выезжаем на автостраду Кёге Бугт и проезжаем первый транспортно-логистический центр. Здесь, конечно, можно познакомиться с водителями-дальнобойщиками. Но это не лучшее место.

Я сворачиваю на следующий съезд. Поначалу кажется, что это было неправильное решение и впереди лишь безликие пригороды. Но потом открывается другой мир.

Вывеска, которая вполне органично выглядела бы в Лас-Вегасе, гласит: «Место отдыха — у Оды». Несколько сотен грузовиков из разных стран, всевозможных размеров и цветов, стоят рядами, а когда мы паркуемся, в поле зрения появляется здание.

Трудно дать ему какое-то архитектурное определение. С точки зрения физио-химического состава в основе его, очевидно, вагончик из моего детства, где продавали сосиски. Ему, вероятно, сделали несколько инъекций из тех, что используют для сосисок, так что теперь это здание пятьдесят метров в длину и два этажа в высоту и освещено оно как колесо обозрения.

— Ты пойдешь со мной, Тит?

Перед зданием она останавливается. С благоговением.

— Мама, откуда ты знаешь про все это?

— Отец водил меня сюда.

— То есть это было в то время, когда он не сидел тюрьме.

— Да, — говорю я. — Бывало и такое. С тех пор я иногда приходила сюда сама.

— Почему ты не брала нас с собой?

Я останавливаюсь. Мы смотрим друг другу в глаза.

— Иногда, может быть, раз в год, у меня появлялось желание посидеть одной среди этих мужчин.

Она не отводит взгляд. Кивает.

Мы входим, и, хотя вроде бы ничего не происходит, кажется, что все помещение замирает. Среди полусотни мужчин мы единственные женщины. Мы и еще Ода.

Она стоит за прилавком и, конечно, не узнает меня. За тридцать лет я была