Когда один из нас играл, другой страдал. Это был полный абсурд. Мне хотелось схватить ее за плечи и трясти до тех пор, пока она не выплюнет из себя весь свой яд. Пока не скажет, что любит меня. Пока мне этого не скажет, черт побери. Но я не мог - ведь это я был мерзавцем. Во всем этом был виноват только я…

Он встал, чтобы взять стакан.

- На что я надеялся? Что все так и будет продолжаться долгие годы? Нет, в это я не верил. Мы расставались молча, не глядя друг на друга, грустные и потерянные, и никогда не говорили о следующей встрече. Нет, это было невыносимо… И чем больше я мучился, тем сильнее любил ее, и чем сильнее любил, тем меньше верил в возможность благополучного исхода. Я чувствовал, что все это выше моих сил, что я запутался в мною же сплетенной паутине, что мне не сдвинуться с места и придется смириться.

- Смириться с чем?

- С тем, что однажды потеряю ее…

- Не понимаю.

- Понимаешь. Конечно, понимаешь… А что я мог, по-твоему, сделать? Не знаешь?

- Нет.

- Нет, конечно, у тебя нет ответа. Тебе труднее, чем кому бы то ни было найти ответ на этот вопрос…

- Так что же вы ей все-таки наобещали?

- Уже не помню… думаю, ничего особенного, а может, что-то несусветное. Да нет, и, правда, ничего особенного… Я честно закрывал глаза, когда она задавала вопросы, и целовал ее, когда она ждала ответов. Мне было почти пятьдесят, и я чувствовал себя стариком. Я думал, что приближаюсь к финишу. Освещенный солнцем закат… Я говорил себе: «Не будем делать резких движений, она так молода, она бросит меня первой», и при каждой новой встрече испытывал не только восторг, но и удивление. Как? Она все еще здесь? Но почему? Я не понимал, что такого она во мне находит, и говорил себе: «Чего мне дергаться, ведь она бросит меня первой». Это было ясно, как божий день, это было неизбежно. Не было никаких причин надеяться на новую встречу, никаких… В самом конце я даже стал надеяться, что она не приедет. До сих пор Жизнь так замечательно все решала за меня, значит, так будет и в этот раз. Я ведь знал, что не способен сам распорядиться своей судьбой… В профессиональном плане все по-другому, работа - это игра, и тут я всегда был на высоте, но в личной жизни… Я предпочитал терпеть и утешаться мыслью, что я - «тот, кто терпит». Предпочитал мечтать или предаваться сожалениям. Это было настолько проще…

Моя двоюродная бабушка по отцу - она была русской - часто повторяла:

- Ты - как мой отец, все ностальгируешь по горам.

- По каким горам, Мушка? - удивлялся я.

- По тем, которых никогда не видел, конечно!

- Она так говорила?

- Ну да. Всякий раз, когда я засматривался в окно…

- А что вы там выглядывали?

- Автобусы. Он засмеялся.

- Она бы тебе понравилась… в одну из пятниц я тебе о лей расскажу.

- Это когда мы пойдем к «Доминику»…

- Пойдем, куда захочешь, я же обещал. Он налил мне еще чашку ромашкового чая.

- А Матильда что делала все это время?

- Не знаю… Работала. Ее взяли в ЮНЕСКО переводчицей, но оттуда она быстро ушла - ей не нравилось переводить всю их дипломатическую казуистику. Не выносила, когда ей приходилось сидеть целый день взаперти и талдычить одно и то же, переливая из пустого в порожнее - обычное дело для политиков. Она предпочитала Деловые круги, там адреналин бил через край. Она путешествовала, навещала братьев, сестер и друзей, разбросанных по всему миру. Какое-то время жила в Норвегии, но тамошние голубоглазые аятоллы ее тоже раздражали, к тому же она все время мерзла… А когда ей надоедала постоянная смена часовых поясов, она сидела в Лондоне и занималась техническим переводом. Она обожала своих племянников.

- А кроме работы?

- А, вот ты о чем… Тайна, покрытая мраком. Видит бог, я пытался выяснить - и не раз… Но она закрывалась, хитрила, увиливала от моих вопросов. «Оставь мне хотя бы это, - говорила она, - позволь мне хоть в этом сохранить достоинство. Достоинство женщин с BackStreet. Я ведь не о многом тебя прошу, правда?» А иногда она отплачивала мне моей же монетой, мучила, смеясь: «Я разве тебе не говорила, что месяц назад вышла замуж? Как глупо - хотела показать тебе фотографии, но забыла взять с собой. Его зовут Билли, звезд с неба не хватает, но так обо мне заботится…»

- Вас это веселило?

- Нет. Не слишком.

- Вы ее любили? - Да.

- Как сильно?

- Я ее любил.

- А что у вас осталось в памяти от тех лет?

- Жизнь пунктиром… Ничего. Кое-что. Ничего нового. Опять кое-что. И снова ничего… Вот почему все пролетело так быстро… Сейчас мне кажется, наш роман длился месяца три… А может, и того меньше… Так, дуновение ветра, мираж… Нам недоставало повседневности. Думаю, именно от этого Матильда больше всего и страдала… Знаешь, я мог только догадываться, но однажды вечером, после долгого рабочего дня, внезапно получил подтверждение.

Когда я вернулся, она сидела перед маленьким секретером и что-то писала на фирменной бумаге отеля - перед ней лежало не меньше десяти страниц, исписанных ее мелким, убористым почерком.

- Кому это ты пишешь? - спросил я, заглядывая ей через плечо.

- Тебе.

- Мне?

«Она меня бросает», - промелькнуло у меня в голове,

и мне сразу стало плохо.

- Что с тобой? Ты ужасно бледный. Тебе нехорошо?

- Почему ты мне пишешь?

- Вообще-то это даже не тебе, я просто пишу, чем бы мне хотелось с тобой заняться…

Исписанные листки валялись повсюду - у ее ног, на кровати. Я взял один наугад:

…ездить на пикник, спать после обеда на берегу реки, есть персики, креветки, круассаны, слипшийся рис, плавать, танцевать, покупать себе туфли, белье, духи, читать газету, глазеть на витрины, ездить на метро, следить за временем, пихать тебя в постели, чтобы ты подвинулся, стелить белье, ходить в Оперу, съездить в Бейрут, в Вену, посещать бега, ходить за покупками в супермаркет, готовить барбекю, злиться, потому что ты забыл уголь, чистить зубы одновременно с тобой, покупать тебе трусы, стричь газон, читать газету из-за твоего плеча, отнимать у тебя арахис, ходить по погребкам на Луаре и в Хантер-Вэлли тоже, идиотничать, трепаться, познакомить тебя с Мартой и Тино, собирать ежевику, готовить еду, съездить еще раз во Вьетнам, поносить сари, будить тебя, когда ты храпишь, сходить в зоопарк, на блошиный рынок, поехать в Париж, в Лондон, в Мелроуз, на Пикадилли, петь тебе песенки, бросить курить, попросить тебя постричь мне ногти, покупать посуду и всякую ненужную всячину, есть мороженое, смотреть на людей, выиграть у тебя в шахматы, слушать джаз, регги, танцевать мамбу и ча-ча-ча, скучать, капризничать, дуться, смеяться, щекотать тебя, приручить тебя, подыскать дом с видом на луг, где пасутся коровы, нагружать доверху тележки в супермаркетах, побелить потолок, сшить шторы, часами сидеть за столом с интересными людьми, дергать тебя за бородку, постричь тебе волосы, полоть сорняки, мыть машину, любоваться морем, перебирать барахло, звонить тебе снова и снова, ругаться, научиться вязать и связать тебе шарф, а потом распустить это уродство, подбирать бездомных кошек, собак, попугаев, слонов, брать напрокат велосипеды и не кататься на них, валяться в гамаке, перечитывать бабушкины комиксы 30-х годов, перебирать платья Сюзи, пить в тенечке «Маргариту», жульничать, научиться гладить утюгом, выбросить утюг в окно, петь под дождем, сбегать от туристов, напиться, выложить тебе все начистоту, а потом вспомнить, что этого делать нельзя, слушать тебя, держать тебя за руку, подобрать утюг, слушать песни, ставить будильник, забывать чемоданы, остановиться на бегу, выбрасывать мусор, спрашивать, любишь ли ты меня по-прежнему, ссориться с соседкой, рассказывать тебе о моем детстве в Бахрейне, описывать перстни моей няньки, запах хны и шариков амбры, делать наклейки для банок с вареньем…