— Это ведь на самом деле слишком тяжело. И как это может получаться? Да и разве это нужно. Ты должен просто думать о себе, Иво. Думать о Ханнеке, о детях. Принести тебе кофе?

Он грустно кивнул. Бабетт ушла в здание больницы, а я села с ним рядом и взяла за руку.

— Ты дрожишь, — констатировал он, и я свалила все на холод и недостаток сна.

— Эта полицейская сучка тоже здесь. Что за стерва. Уже шесть раз спросила меня, где я был около четырех часов. В пробке. Ехал домой. Ханнеке позвонила мне и сказала, что вечером вернется. И совсем не была подавленной, наоборот, она говорила очень четко, как будто точно знала, что ей делать. Она сказала, что собирается поговорить с тобой, что ей стыдно за то, как она себя вела после похорон, что в тот день она очень многое поняла. И вечером обещала мне все это объяснить.

— И ты сказал все это следователю?

— Более или менее. Этой девице нет никакого дела до нашего брака, так что я не стал ей говорить, что Ханнеке «очень многое поняла». Это касается только нас. Для меня самое главное было, что она возвращается домой. Что она меня… — Он всхлипнул и затянулся сигарой. — Ну, то есть, что мы можем быть вместе. Я точно знаю, что она не сама выпрыгнула. То есть почему бы ей вдруг? Назови мне хоть одну причину! — Он вопросительно взглянул на меня.

— Причина, конечно, есть, — пробормотала я, но увидела, как его глаза наполнились слезами, и тут же пожалела о том, что начала эту тему.

— Прости меня, Иво, но я знаю. Про Эверта и Ханнеке. И это, конечно, не истинная причина. Я имею в виду, Ханнеке никогда бы не бросилась с балкона из-за такого, но…

— Несчастный случай! И только! Ее не толкали, и сама она не прыгала. Ну кому на этом свете могло понадобиться сбросить Ханнеке с балкона?

— Успокойся. Полиция же должна все расследовать. У них такая работа.

— Да они наслаждаются всем этим. А в глазах у них только зависть и ненависть. И думают небось: «Ну наконец-то мы тут прижмем богатенького урода», я прямо слышу их мысли. Где был в четыре часа… Как будто я мог… Собственную жену…

Вернулась Бабетт с тремя зажатыми в руках стаканчиками дымящегося кофе. Иво положил руку мне на коленку и тихонько сжал ее в знак доверия.

— Если мы станем обвинять друг друга перед полицейскими, то все полетит к чертям. Это касается всех, а не только нас. А это как раз то, чего они хотят. Так что осторожней со словами, Карен. Пожалуйста. Проблемы в моей семье — не их собачье дело.

Поднялся ледяной ветер. Я взяла у Бабетт стаканчик и, дрожа, отпила глоток. Я смотрела на Иво и Бабетт, сидящих рядом со мной плечом к плечу и говорящих друг другу слова утешения. Их супруги были любовниками, и это должно было оставаться тайной. Почему? Только потому, что это окажется слишком унизительным для них, если правда выйдет на свет? Я потерла руками виски, чтобы задушить запутавшиеся мысли и подозрения, которые перепутались у меня в голове. Это касалось моих друзей, которые всегда были так добры ко мне, к Михелу и к моим детям. Я любила их, если бы они не вошли в мою жизнь, я бы, возможно, сошла с ума от одиночества. Как я могла подумать, что кто-то из них мог иметь отношение к смерти Эверта и падению Ханнеке?

Дорин Ягер и ее коллега стояли у палаты Ханнеке с сильно жестикулирующим Симоном. Как только я увидела его вдалеке, мне на минуту показалось, что мое тело немедленно взорвется. Впившись ногтями в ладонь и глубоко вдохнув, мне все-таки удалось привести себя в чувство и достаточно спокойно идти рядом с Бабетт по направлению к мужчине, чьей спермой еще сегодня утром были испачканы мои бедра. Его веки припухли, щеки не бриты. Он выглядел усталым, у него явно было похмелье, и от этого он казался еще привлекательней, чем когда бы то ни было. Он чуть заметно подмигнул мне, когда наши взгляды встретились, но потом полностью нас игнорировал. Он явно не был в восторге от разговора с Дорин, и когда мы проходили мимо, повисла пауза.

Патриция с удрученным лицом сидела у кровати Ханнеке и подскочила, увидев нас. Я заставила себя посмотреть ей в глаза и поцеловать, что удалось мне на редкость хорошо, несмотря на зудящую в голове мысль о том, что я мерзкая предательница.

— Все так нехорошо, — прошептала она, поглаживая изуродованную руку Ханнеке.

Я склонилась над Ханнеке и осторожно поцеловала повязку на ее голове. К глазам подступили слезы, я не хотела давать им волю, потому что боялась, что если заплачу, то уже никогда не смогу остановиться и в истерике брошусь в руки Патриции, чтобы рассказать ей, как я раскаиваюсь в том, что сделала. Бабетт остановилась в ногах кровати и смотрела на нашу израненную подругу испуганным взглядом, прижав ко рту руки.

— Знаете, о чем я все время думаю? — сказала она сдавленным голосом. — Что они скоро будут вместе, где-то наверху. А я здесь. Одна.

— Не надо так думать, Бабетт.

— Я должна была умереть. И мои мальчики. Эверт хотел выжить в том пожаре, чтобы остаться с ней. Такой был план. Мы были для него балластом.

Патриция поискала глазами мой взгляд и едва заметно покачала головой. Потом она обняла Бабетт за плечи.

— Ты же знаешь, что это не так. Не надо мучить себя такими мыслями. Эверт был не в себе. Не забывай. За этим не было ничего, кроме его болезни. Он видел и чувствовал вещи, которых на самом деле не было. Тот Эверт из прошлого, которого ты знала, любил только тебя. И он не хотел вас убивать.

— Она просто пошла за ним. Вам никогда не приходило в голову, что, возможно… она своей зажигалкой? Она чокнутая. Такая же, как и Эверт!

— Бабетт, пожалуйста! — Патриция кивнула на дверь. — Пойдем. Пройдемся немножко. К Анжеле. Она внизу с мамой Ханнеке. Пойдем поздороваемся.

Она осторожно подтолкнула ее к выходу.

Я села на складной стул рядом с кроватью, положила голову на подушку рядом с Ханнеке и закрыла глаза. Постель пахла кровью и йодом. Я читала где-то, что люди в коме могут слышать, когда с ними говорят, и тихонько шепнула ей:

— Ты видишь, Хан, что за кошмар тут творится? Ты должна вернуться. Ты мне нужна. Все идет не так, пока ты в коме…

Мне не хватало ее едких замечаний, громкого смеха, пошлых шуток. Мне не хватало той женщины, которой была я сама рядом с ней.

— Я совсем запуталась… Мы все запутались. Ты должна рассказать мне, что делать. Надо говорить полицейским правду или как раз нет? Я не знаю, Хан. Я никого не хочу предавать…

«Ну, так и заткнись». Я почти услышала, как она это говорит. Но ее полные, распухшие губы не пошевелились. Я взяла ее безжизненную руку и погладила пальцы. Ногти были поломаны, обручальное кольцо исчезло. Только белая полоска кожи говорила о том, что она когда-то его носила.

— Почему ты никогда мне не доверяла? — шептала я, проглатывая ком в горле. Я знала, что бы она ответила.

«Потому, что ты безнадежная моралистка». Она часто так меня называла. Такой я и была. До вчерашней ночи. О чем бы ни шла речь на вечерах нашего «клуба гурманов» — об изменах, политике, пластической хирургии или распределении обязанностей в семье, — я всегда разбиралась во всем лучше всех, а Ханнеке знала, что я никогда бы не одобрила ее отношений с Эвертом, это поставило бы под удар нашу дружбу.