Наскочив друг на друга, как ежи, молодые лидеры «укололись», разбежались и стали держать классическую дистанцию, известную каждому начинающему психологу: и иголки не колются, и тепло вместе. А ведь мы чуть было не ввели антибиотик против авторитаризма, когда пик болезни был уже позади.

Позже мы вместе с ребятами проанализировали групповую динамику в нашем маленьком государстве. Во время конфликта властей с народом у молодых поселенцев четко обозначились три поведенческие линии: стремление подчинять, готовность подчиняться и – у наиболее многочисленной группы – полная социальная апатия. Мы назвали выявленный эффект синдромом зомби.

На любую конкурентную ситуацию реакция ключевых лидеров была исключительно агрессивной и деструктивной – не доказать в деле, что ты лучше, не убедить референтную аудиторию в своем преимуществе, а «уничтожить» или любой ценой дискредитировать политического противника.

В критической ситуации подавляющее большинство лидеров не только проявили полную неспособность к диалогу, но и, что гораздо печальнее для нас как для педагогов, продемонстрировали готовность пойти на любой подлог ради достижения политических целей.

Сделанные после школы выводы сильно пошатнули нашу уверенность в скорой победе гражданского просвещения и демократического воспитания на территории РФ. Во-первых, мы убедились, что, стремясь повлиять на окружающих, молодые демократические лидеры страны, искренне радеющие за гражданское общество и демократию, абсолютно бессознательно руководствовались авторитарными моделями поведения. Во-вторых, учитывая молодость наших участников, уровень их информированности об основах демократии и отсутствие опыта жизни в советский период, мы с ужасом думали о ментальности остальной части российского населения.

Говорят, московская телебашня в Останкино была спроектирована и построена по принципу ваньки-встаньки: если какая-либо неведомая сила сумеет пригнуть ее до земли, она все равно вернется в исходное положение. Как это ни горько осознавать, несмотря на многочисленные демократические прививки, наша страна, как лунатик, в любой момент готова вновь побрести к тоталитаризму.

Находясь под впечатлением от увиденного на Истре, осенью того же 2003-го я принял участие в дискуссии на встрече молодых лидеров России, США и Великобритании. Суть моего выступления, а точнее сказать, предупреждения заключалась в том, что не следует обольщаться переменами, произошедшими в России за годы после перестройки. Если что-то изменилось, так только в сознании очень узкого круга интеллигенции и деловых людей. Подавляющее большинство россиян, включая новую генерацию молодежи, остается в плену у авторитарных стереотипов поведения, а зачастую и тоталитарного мышления. Но самое главное – российская школа как производила, так и производит ментальность «советского человека», приученного видеть везде врагов, не иметь мнения, отличного от мнения партии, и привыкшего жить по формуле: «Придите, дайте денег и скажите, что делать»!

Мое заявление о российской системе образования, как о социальном конвейере, производящем «строителя коммунизма» в худшем понимании этого слова, вызвало бурю негодования.

В один голос организаторы уважаемой конференции начали уверять меня в том, что фундаментальным наукам лучше, чем в России, не учат нигде. Так то – наукам. Красному карандашу никто не мешает быть деревянным. Мне казалось, что я внятно говорил не об образовании вообще, а о системе воспитания и социализации нашего юношества, работающей так, словно выпускникам школ снова предстоит жить в вертикально устроенном СССР. Но на меня так отчаянно зашикали из президиума, что я поспешил закрыть тему и отошел от микрофона. В голове пронеслось: «А может быть, я не прав? Может быть, это паранойя?»

В перерыве меня окружила группа молодых людей, отучившихся за рубежом по обменным программам и вернувшихся в российские регионы:

– Вы их не слушайте. Вы даже не представляете, насколько все сказанное вами – правда!

Я успокоился. «Если у вас действительно паранойя, это еще не значит, что вас не преследуют», – почему-то пронеслось в голове.

Синдром зомби не давал мне покоя. Не из учебников психологии, а из личного опыта я вдруг понял, что традиционное для базового педагогического образования поле ЗУНов – знаний, умений и навыков – надо срочно расширять знаниями об управляющих человеком скрытых ментальных моделях, самых тонких механизмах нашего бессознательного «софта».

Метод билингвального анализа таких важнейших понятий, как «семья», «воспитание», «народ», «общество», «деньги», «забота», «образование» и другие, показался мне очень перспективным. Суть эксперимента, проведенного американскими учеными, заключалась в том, что испытуемым школьникам из США и стран бывшего СССР предлагалось записать пять – семь ассоциаций, связанных с тем или иным общеизвестным термином. С помощью компьютерной программы ассоциации носителей русского и английского языков группировались и сравнивались. Результаты исследования, которое длилось десять лет и охватило тысячи старшеклассников, были изложены в докладе профессора Дэна Дэвидсона «Изменилось ли сознание». С разрешения автора я привожу часть данных, которыми он со мной поделился.

Изучив доклад Дэна, я наконец понял, почему нам иногда кажется, будто европейцы и американцы родом совсем с другой планеты. Главный вывод: употребляя одинаковые понятия, американские и российские школьники, как и десять лет назад, продолжают вкладывать в них далеко не одинаковые смыслы.

Меня поразила пропасть между подсознательными трактовками таких понятий, как «забота», «свобода», «порядок», «конкуренция», «власть», «воспитание» и «успех».

Слово «забота» у 30 % опрошенных россиян вызывало устойчивую ассоциацию с государством (рис. 2). И американцы, и русские одинаково сильно связывали заботу с семьей. У наших ребят значимость семьи в этом смысле зашкаливала почти до 35 %, намного опережая американцев с их 18 %. Но что самое удивительное: ни один американец вообще не подумал о государстве в привязке к понятию «забота» (0 % против 30 % у россиян). И это при мощнейшей системе социальной защиты самих американцев на государственном уровне!

Придумывая ассоциации к слову «свобода» (рис. 3), американские школьники вспомнили о своей стране (около 18 %), законе и гражданских правах (10 %). Ассоциирование закона с понятием «свобода» у наших школьников не преодолело и трехпроцентного барьера. Любопытно, но американцы слово «свобода» в два раза реже ассоциировали с демократией, чем наши дети.

Порядок (рис. 4) для россиян – это чистота (25 %), правительство и армия (18 %). Для американцев – прежде всего закон, правила (22 %), контроль и дисциплина (11 %).