по-прежнему было все равно: есть младший Штольц, нет его, если бы не автоматон! Точнее, автоматоны, его и Зиночки Шабельской. Изувеченные в ходе расследования паровые кони застыли в стойлах старой конюшни и ждали. Невесть чего. Ингвар ничего с ними не делал. Митя ни о чем не просил. Зиночка не появлялась. И если сразу после набега их общее бездействие можно было списать на царящий в городе беспорядок, то теперь, когда все последствия устранены, надо что-то решать.

— Это ведь вы дрались с варягами возле женской гимназии? — реалист покосился на Митю с любопытством.

— Я помогал княжичу Урусову. — сдержанно ответил Митя.

— Который истребил команду целого драккара? — скрипучим от сарказма голосом сказал Гирш. — Урусов — Симарглыч, будь дело в лесу, я бы, может, еще и поверил! Но нам рассказывали о возможностях Кровной знати, а я, к вашему сведению, неплохо учусь, хоть ваш государь и считает, что не имею на это права.

— Он и ваш государь. — настороженно ответил Митя.

— Мой государь не сказал бы, что я от рождения не заслуживаю быть чем-то большим, чем сапожник! Как бы ни старался! — с горечью ответил Гирш.

— Знаете, что? — примирительным тоном вмешался реалист. — А давайте, вы придете к нам завтра на собрание молодежного кружка? Вы хоть из самых реакционных слоев общества — а на Лаппо-Данилевского совсем не похожи! Ну и девушек защищали. Будет здорово с вами поспорить!

— О чем? — вырвалось у ошеломленного Мити.

— Обо всем! — решительно объявил будущую программу реалист, когда они свернули на Тюремную площадь. — Приходите часам к шести, — пригласил реалист, останавливаясь у ворот Митиного особняка.

— Куда? — вздернул бровь Митя.

— Тьфу, я ж так и не представился! — нимало не смутившись, рассмеялся реалист. — Я — Христо Тодоров, у моего отца мелочная лавочка на Полицейской. Так и называется — «Тодорова лавка». А квартира — над ней. Приходите, — и протянул руку для пожатия.

«А вот и мелкий лавочник.» — Митя на мгновение замер, глядя на эту руку. Но светский человек или не допустит, чтобы лавочник лез к нему с рукопожатиями, как равный, или если уж случилось такое, выйдет из ситуации с честью.

Митя протянутую руку — пожал! Перевел взгляд на Гирша.

— Да ладно, не буду вас мучить, — криво усмехнулся тот. — Ингвару поклон передавайте, — и коротко поклонился. Получается, вовсе не Мите, а для передачи Ингвару.

Митя смотрел, как они уходят и еще успел услышать сквозь уличный шум тихие злые слова:

— С ума сошел, на кружок полицейского сынка приглашать?

— Так интересно же: такой фрукт, когда еще познакомиться получится! Да и разве мы делаем что-то незаконное?

— В этой стране скоро все будет незаконное — даже улицу переходить! Так каждый по своей стороне гулять и станем, — буркнул в ответ Гирш и оба скрылись за углом.

«Интересно им. Поздравляю вас, Дмитрий Аркадьевич! — глядя вслед, растерянно подумал Митя. — Сапожник вас оскорбил со всем светским изяществом, а лавочник пригласил в какой-то кружок, кажется, в роли цирковой обезьянки!»

Глава 11. Барышни в гостях

Выбежавшая навстречу горничная остановилась, будто налетев на невидимую стену, потупилась и принялась не столько подходить, сколько подкрадываться к Мите коротенькими шажками. Словно к засевшему в засаде волку — если бы у волков, конечно, были горничные.

Маняшу тетушка Людмила Валерьяновна привезла с собой из Ярославля, и первое, что сделала глупая девка — попыталась обвинить Митю в приставаниях. Что тетушка была в том замешана Митя не сомневался, не понял лишь пока — напрямую приказала, или просто заморочила мнительной дурочке голову. После неприятного инцидента Маняша старалась ему на глаза не попадаться, а если вдруг они все же встречались в доме — низко опускала голову и торопливо прошмыгивала мимо.

Сейчас Митя лишь надеялся, что она не станет поворачиваться к нему спиной и убегать с криками ужаса, а хотя бы примет шляпу!

Приняла. Держала, правда, на вытянутых руках, будто шляпа могла укусить. Митя представил себе эту картину: шляпа с зубастыми полями, с урчанием и рыком разрывающая горло бедной горничной и фыркнул. Маняша дернулась так, что чуть не уронила по-прежнему тихую и безобидную шляпу, вскинула на Митю огромные, полные ужаса глаза и тут же потупилась.

— Маняша, — голосом ласковым, каким говорят с запуганными животными и буйными сумасшедшими, позвал Митя. Горничная снова дернулась, будто в нее перунова дуга попала, и стиснула шляпу так, что смяла тулью. Митя чуть не взвыл при этом зрелище, но представил: вот он сейчас завоет, и дурища вообще в обморок хлопнется. А что тогда со шляпой станется и подумать страшно. Немилосердны здешние жители к его гардеробу! — Маняша, — еще ласковей повторил он, борясь с желание выхватить шляпу из рук горничной. — Кто дома?

Казалось бы, простой вопрос! Зачем же так дрожать, будто он спросил, кого из присутствующих можно съесть?

— Барин в присутствии. Тетушка ваша дома с барышней Ниночкой… — угасающим голосом выдохнула Маняша, будто уже видела тех безжалостно растерзанных злобным Митей. И вдруг воодушевилась. — Барышни Шабельские до вас на конюшню!

На мгновение Митя застыл, пытаясь понять — если Шабельские к нему, то почему на конюшню? Но тут же сообразил — автоматон! Паро-кот Зиночки Шабельской!

Мгновение поколебался — и сунул Маняше сверток.

— Отнесешь ко мне в комнату, — он с сомнением посмотрел на горничную — она его вообще понимает? И на всякий случай повторил. — В комнату… ко мне… отнесешь. А я пойду к барышням.

— На конюшню? — тупо спросила Маняша.

— Если они там — да. Отнесешь сверток и тоже зайдешь к барышням…

— На конюшню? — снова напряглась Маняша.

— Туда. — Митя начал злиться, теперь она кого боится? При Шабельских он точно к ней приставать не станет. То есть, он к ней вообще нигде и никогда не станет приставать, но при Шабельских так особенно! — И спросишь, подавать ли чай.

— На конюшню? — впервые в голосе горничной мелькнуло что-то кроме страха — изумление и даже возмущение.

— Ты спросишь, куда! — не выдержав, рявкнул Митя. — Скажут — на конюшню, подашь на конюшню, ясно? Пошла, живо!

Горничная пискнула и умчалась. Теперь тетушке нажалуется.

Митя в очередной раз вздохнул — скоро дом можно будет переименовывать в «Особняк тяжких вздохов» — и мимо кухни направился к выходу на задний двор. Из распахнутых дверей пахнуло печеным мясом, розмарином и кофе по-турецки, какой варила Георгия — горьким, как предсмертные сожаления, и черным, как подол самой Мораны Темной. Тетушка на него даже смотреть не могла, предпочитая забеленный молоком чай, Ниночку попросту никто не