Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Моя видеокамера стоит на полке, и я нажимаю на кнопку записи. Разговор оживляется, подогреваемый обжигающей сорокаградусной «Кедровой».
ФРАГМЕНТ ЗАСТОЛЬНОЙ ПЕРВОАПРЕЛЬСКОЙ БЕСЕДЫ
Саша: А я и говорю себе: «Япона мать!»
Я: Завтра еще не настало.
Саша: Друзья мои, бухарики и алкаши! (Протягивая Игорю стакан.) А ты чего не пьешь, молодец какой?!
Андрей: Пусть все будет хорошо! Все — это значит все: любовь, семья и все остальное.
Я: Вы откуда едете?
Саша: С мыса Шартлай. Живет там один бедолага, всю зиму там загибается, околевает.
Игорь: Без бабы, без никого! Один.
Саша: Это его начальник виноват. Он его оставил зимой и не снабжает!
Я: А кто его начальник?
Саша: Да эта гребаная тварь, охотник этот, забыл, как там его.
Игорь: Я ему на днях говорю: «У тебя что, патронов нет?» Он: «Нет. Если волки приближаются, я в них камни бросаю, чтобы отогнать».
Саша: По дороге к Шартлаю мы видели волчьи следы.
Андрей: Да, во-о-о-т такого размера, свежие, сука, волчьи следы.
Саша: А парень этот утром затемно выходит на улицу и в десяти метрах от себя видит горящие глаза. «Ты чего? — говорю ему. — Ты почему не стрелял?!» — «А у меня патронов нет», — отвечает. Мы когда в январе к нему заезжали, у него уже собака сдохла. Совсем еды не было. Собака на цепи окочурилась от голода. А щенки…
Андрей: Были как скелеты.
Я: Так что же он ест?
Саша: Не в курсе.
Игорь: Не понимаю, почему ему не выдали провизию. Как можно бросить так человека без еды в лесу?!
Саша: И всю зиму мимо снуют грузовики, и никто не остановится, не поделится с ним пайком.
Игорь: Я такое впервые вижу. Парень живет вот так один. И никого это не волнует.
Саша: И при этом он выглядит счастливым!
Я: Это рабство.
Саша: Вот именно! Я не мог найти нужного слова. Он — раб.
Володя: Негр, по-русски говоря.
Андрей: Даже с рабами так не обращаются.
Игорь: Точно.
Саша: Просто у него очень плохой хозяин. Сволочь, а не хозяин.
Я: Наверное, у него не было выбора. Он не мог оставаться в деревне без работы и денег…
Игорь: Но ведь и на Шартлае он ничего не получает.
Саша: Может быть, ему там лучше. Если бы он жил у себя в деревне…
Игорь: Он бы уже помер от алкоголизма.
Саша: Да! Помер бы, и давно.
Игорь: Точно! Точно!
Саша: А тут, по крайней мере, он жив.
Андрей: Угу, жив.
Володя: Слушай, Сильвен, это просто кризис. Похоже, в Европе дела идут плохо. Особенно в Греции: там полный бардак. Вся страна бастует. Все пропало.
Я: Пропало?
Игорь: Пропало.
Володя: Сильвен, ты не сможешь вернуться домой!
Саша: Скажи спасибо Греции. Она по уши в дерьме.
Володя: Да-да, Греция в глубокой заднице.
Игорь: Это настоящая катастрофа!
Володя: Там черт знает что творится сейчас, все бастуют.
Саша: Люди бегают с криками!
Игорь: Демократический беспредел.
Саша: Сильвену еще повезло, что в 1812 году наши казаки научили французов мыться. До этого те никогда не ходили в баню. Можете себе представить? В 1812 году казаки построили им бани. Это исторический факт! Французы поэтому и придумали духи — чтобы вонь не чувствовать. Во Франции раньше везде воняло! Наши русские казаки пришли туда в 1812 году и научили французов мыться. Говорю вам, все так и было!
Игорь: Кошмар! Кошмар! Кстати, ребята, Сильвен мне сказал, что «кошмар» — это французское слово.
Саша: Неудивительно.
Володя: Офигеть.
На этом запись обрывается. Мои русские приятели произносят еще несколько витиеватых тостов, потом неожиданно срываются с места, орут, что им пора «валить на хрен отсюда», надевают куртки, попутно матеря свои перчатки, шапки и шарфы, пинком открывают дверь, именуя ее «сукой», и, оставив мне палку недоеденной колбасы, уезжают, а я ошеломленно смотрю им вслед и встречаю новый, подпорченный водкой день.
Всякий раз, когда русские рыбаки посещают мою хижину, я чувствую себя так, словно по моей душе пронесся кавалерийский эскадрон. Фатализм, спонтанность и брутальность — эти качества, похоже, прочно вошли в кровь славянских народов со времен татаро-монгольского нашествия. За обычным русским лесорубом обязательно скрывается кочевник. Мерзавец маркиз де Кюстин был прав, говоря, что в России европейский ум соединяется с азиатским духом. Как следствие, я трачу час на приведение в порядок моего потоптанного внутреннего мира.
2 апреля
Этой ночью было минус 20 °C, и я наконец-то прибил полоски войлока под дверь. Утром пью чай и смотрю на морозные росчерки на окнах. Сможет ли кто-то расшифровать эти письмена? Содержат ли они какое-то послание?
Сегодня вечером у меня таки получилось испечь блины. Блины — как дети, их нельзя оставлять без присмотра. Я придумал блины с рыбной начинкой. Рецепт прост: поймайте омуля, нарубите дров, разведите костер, в углях запеките рыбу, посыпанную специями, настряпайте блинов (вместо дрожжей можно добавить несколько капель пива), заверните в блины кусочки филе и подайте на стол с рюмкой водки подходящей температуры.
Ужинаю, глядя в окно. Есть люди, для которых источником пищи служит исключительно то, что растет у них перед глазами. Какое это блаженство — не иметь надобности покидать то пространство, которое можно окинуть взглядом, обойти за день и которое наш разум способен помыслить.
У моих байкальских трапез низкий уровень серой энергии. Серая энергия возрастает, когда питательная ценность пищи меньше, чем энергия, затраченная на ее производство и транспортировку. Апельсин, который нам когда-то дарили к Рождеству, стоил баснословно дорого. Как известно, он был напичкан серой энергией, огромное количество которой приходилось на его перевозку. Сом, выловленный лаосским рыбаком у берегов извилистой реки Меконг и тут же им зажаренный, не содержит серой энергии. Как и мой омуль, приготовленный в нескольких метрах от рыболовной лунки. А вот говяжий стейк, сделанный из коровы, откормленной соевым шротом на фермах в аргентинских пампасах, и доставленный в Европу через Атлантический океан, является серой энергией в чистом виде. Серая энергия — это