на своём насесте в виде кресла, Лука возвращается к чистому листу. Вот только карандаш замирает над его поверхностью, так и не пачкая белизну своим прикосновением. Рисовал он с самого детства: бросал и возвращался попеременно. Сначала причиной была смерть отца. Совсем ненадолго, вскоре Лука наоборот нашёл в рисовании успокоение и окунулся в него с головой. Затем умерла мать… В этот раз желание рисовать вернула подруга, просто вложила в руки карандаш и, со всей своей непосредственностью, попросила: «Нарисуй что-нибудь, пожалуйста». А потом ушла, только не так как родители.

«У них новая жизнь и новая работа. Они заняты» — в который раз напоминает себе Лука, косясь на лежащий на столе совсем рядом мобильник.

Ни одно отправленное за последнее время сообщение так и не значится прочитанным.

«У тебя ведь тоже дела, вот и занимайся ими» — сказал Самуил Борисович, когда Лука поднял вопрос о возможно новых номерах бывшей команды.

Легким росчерком на бумагу ложится первый штрих. Тянет тут же за собой второй и третий, выявляя очертания лобастой головы. Благо Тихон, перестав изображать из себя кляксу, садится, склонив голову чуть на бок.

— Гремлины. Некому гонять больше, вот совсем страх и потеряли.

Ответ звучит настолько неожиданно, что карандаш чиркает, оставляя на бумаге ненужный след.

Признание Тихона, о том кто он есть, воспринялось на удивление легко. Всего-то и надо оказалось — ночь переспать, да протемпературить хорошенько. По легендам во всех домах домовые были. «А мы чем хуже?» — подумал, выныривая из темноты сна, Лука утром и забил. А вот к Тихону говорящему, видимо, будет привыкнуть тяжелее.

— Такие маленькие существа из фильма? — уточняет Лука, быстро, так чтобы домовой не сменил позу, набрасывая очертания кошачьей тушки. Остальное потом прорисует. По памяти или, если тот останется на месте, с натуры.

— Мелкие, вррредные, острррозубые. Не нечисть, а крррысы какие-то!

Лука чуть не давится кончиком прикушенного карандаша. Слишком уж реалистичная в голове картинка вырисовывается: как всегда степенный и спокойный Тихон гоняет нашкодивших гремлинов.

— Так сходи, погоняй снова?

«А я пока с невидимкой поговорю. Наедине. Без твоего вмешательства. Раз он призрак, значит, всякие вызовы должны действовать…»

— Ты знаешь, кто такие домовые?

Ворчание в чужом голосе заставляет подобраться, отложив незаконченный набросок в сторону и спустив ноги на пол.

— Домашний дух, защищающий и помогающий живущим на вверенной ему территории людям.

«Только что-то на духа ты не смахиваешь. Слишком материален».

— И пррривязанный к этому жилищу, — внезапно заканчивает за Луку Тихон. Хмурит брови, что на кошачьей морде смотрится довольно странно. — Я пррросто не могу сейчас пойти гонять этих маленьких пррроходимцев.

— Почему⁈

Лука наклоняется слишком резко и быстро, так, что кресло приходит в движение, подло лишая опоры и откатываясь назад. Он только и слышит шуршание колёсиков по старому линолеуму, когда понимает, что летит носом в пол. Успевает выставить вперёд руки, но ожидаемой встречи с твёрдой поверхностью так и не происходит. Ворот домашней футболки неприятно впивается в шею, а в следующее мгновение Лука снова оказывается сидящим на попытавшемся сбежать кресле с громко бьющимся в груди сердцем.

За спиной ожидаемо никого не оказывается. Просто до мельчайших деталей знакомая комната: окно, висящие тряпками занавески по бокам, подсвеченный солнцем уголок шкафа.

Краем глаза удаётся зацепить какое-то странное марево, но оно тут же исчезает, словно растворяясь в воздухе. Только горчит на языке лёгкое недовольство, которое пропадает без остатка, стоит лишь вновь вернуться к Тихону.

Сиди тут человек, а не кот, и тени рядом вряд ли бы досталась хоть толика внимания. Тень и тень, у каждого есть. Только эта мало того, что слишком большая для кота, так ещё и ведёт себя неправильно. Сначала колеблется, хотя источник света не двигается. А потом и вовсе меняется, приобретая всё более чёткие контуры. Словно удалось всё-таки воспользоваться собственными способностями, вот только мир вокруг по-прежнему остаётся цветным.

По спине Луки проходит неприятный холодок. Почти хочется зажмуриться и испугаться, как маленькому. Только вместо этого Лука продолжает смотреть. Наблюдает за тем, как тень перетекает, словно сменивший позу человек.

— А чётче можно? — наглеет Лука, чувствуя, как от звука собственного голоса замирает в груди сердце и, неожиданно, становится легче.

— Ты меня видишь?..

* * *

Лука жмурится и мотает головой, только это мало чем помогает. Серый силуэт становится ещё светлее, но четкости своей при этом не теряет.

— Ты меня видишь.

На этот раз фраза звучит как утверждение.

Голос снова кажется смутно знакомым и это не потому, что Лука его не так давно уже слышал. Память словно издеваясь, щекочет нервы, однако нужное воспоминание отчего-то никак не удаётся ухватить за хвост. Силуэт приближается, постепенно обретая новые черты и становясь ещё больше похожим на человека.

Ещё немного, ещё чуть-чуть и Лука узнает, кто именно подселился бесплатным соседом в квартиру.

Хочется податься вперёд, но ещё свежа память о том, как он позорно, несмотря на все тренировки, совсем недавно чуть не повстречался с полом носом.

Надо сразу смотреть в лицо, убеждает себя Лука. Пока он не отвернулся. Однако, вместо этого, скользит взглядом снизу вверх, начиная от потрёпанных кроссовок. Отмечает джинсы с каким-то пятном на колене, футболку с потрескавшимся от времени принтом мотоцикла по центру. Внутри шевелятся воспоминания, а пришедшая в голову мысль: «Это не реальность, мне всё кажется», так и остаётся невысказанной. Лука не знает, чего в нём сейчас больше: веры или желания верить. Потому что он помнит эту одежду, помнит, откуда появилось пятно и знает, чьё лицо увидит прежде, чем наконец-то поднимает на него взгляд.

— Отец… — против воли срывается с губ тихий шёпот.

У призрака знакомые, торчащие в разные стороны вихры, — Лука помнит, что они, несмотря на не такой уж и большой возраст, были наполовину седыми, — и родное лицо. Он не видел его, кроме как на фотографии, уже десять лет.

— Прости что в таком виде, — призрак криво улыбается, делая ещё шаг вперёд. Присаживается на край дивана, как только Тихон, подобно простому коту запрыгнув на его спинку, растягивается вдоль стены. —