Действие «Словаря Ламприера» разворачивается на фоне исторических событий нескольких эпох. Однако, в соответствии со спецификой постмодернистского романа, перед читателем предстают не голые факты как таковые, а их восприятие с точки зрения самых разных людей. Разумеется, такого рода восприятия далеко не всегда согласуются друг с другом. Автор — всего лишь хронист, добросовестно воспроизводящий некое переплетение голосов, дошедших до нас из прошлого. Важны не события сами по себе, а их репрезентация в сознании персонажей: ведь наша история именно такова, какой ее донесли до нас очевидцы. «От бесчисленных событий, в совокупности своей составляющих прошлое, — пишет Норфолк в статье „Проблема истории“, — не остается почти ничего. Вздох улетает, мысль проносится мимо, жизнь проходит, и стоит чему-то соскользнуть из настоящего в прошлое, как в тот же миг оно с почти неотвратимой неизбежностью исчезает. <…> Я попытался воссоздать мир восемнадцатого столетия с нуля и досконально, опираясь на дошедшие до нас от той эпохи личные дневники, таблицы приливов и отливов, декларации грузовых судов, охотничьи журналы, газеты, дипломатическую корреспонденцию, политические памфлеты, гравюры, карты, полотна живописцев и так далее, не пренебрегая ровным счетом ничем».

При этом чем более разнообразные точки зрения будут представлены автором, тем лучше. Отсюда берет начало поиск не совсем обычных героев — персонажей, обладающих правом на свое, особое мнение: женщин, чей голос в анналах истории обычно не сохраняется, парий общества, людей с физическими недостатками (главный герой «Словаря Ламприера» столь близорук, что его взгляд на мир отличается от «обычного» не только в переносном, но и в буквальном смысле), а то и вовсе странных существ. Так, собственный голос могут получить животные, неодушевленные предметы, автоматы, фантастические обитатели потустороннего мира.

Но и это еще не все: проявляя необычайную скрупулезность в отношении общепризнанного фактического материала, включенного в роман, Норфолк тем не менее щедро смешивает его с фантастическими домыслами. Перед нами уже не просто история, поданная через множество «голосов»: привычные нам представления о силах, действующих в истории, полностью отрицаются и заменяются другими, на первый взгляд совершенно неправдоподобными.

К примеру, реальную власть над английской Ост-Индской компанией — крупнейшей торговой организацией Британской империи, обслуживавшей государственные интересы на протяжении двух с половиной веков, автор передает в руки кучки никому не известных да к тому же практически бессмертных французов (мастерство одного из них продлевает им жизнь, но, по существу, превращает их в автоматы). Эта тайная организация, Девятка компаньонов, взявшая себе красноречивое имя «Каббала», правит судьбами едва ли не всего мира из своего подземного убежища под Лондоном. Разумеется, в этом мотиве узнаются привычные схемы. Многие писатели-фантасты задолго до Норфолка разрабатывали варианты сюжета, в котором диктаторы, возомнившие себя хозяевами Земли, навязывают из подземных бункеров свою волю миллионам людей. А мотив превращения живых людей в бездушные автоматы — как в прямом, так и в переносном смысле — развивали не только классики научной фантастики, но и такие прославленные английские мастера антиутопии, как Джордж Оруэлл, Олдос Хаксли или Энтони Берджесс. Но у Норфолка эти мотивы, каждый из которых мог бы стать основой целого произведения, не выходят за рамки «обыденных» элементов повествования (никто из персонажей романа не выказывает удивления по поводу того, что люди и животные могут превращаться в машины; исключение составляет, пожалуй, индийский убийца Назим — но ведь его удивляют и прочие реалии, на самом деле совершенно обыденные для всякого англичанина).

Эти фантастические мотивы вплетаются в причудливую сеть, сотканную из множества подобных элементов полуправды-полувымысла. Все они достаточно легко узнаваемы: захватывающая интрига роднит роман с детективными произведениями; кровавые сцены воспринимаются как фрагменты классического романа в жанре «ужасов»; Летающий Человек — Дух Рошели — «гость» из жанра мистического романа. Немаловажно, что ужасы и мистика — атрибуты «готического» романа, возникшего и обретшего популярность в Англии как раз в тот период, к которому относится сновное действие «Словаря Ламприера», — во второй половине XVIII века. Данью английской литературной традиции — от шекспировской «Бури» и Джона Донна, уподоблявшего человека острову в океане, через Дефо и Стивенсона и вплоть до Джозефа Конрада — является также насыщенность романа морской тематикой.

Возвращаясь к проблеме смешения исторических фактов и вымысла, можно выделить в романе четыре хронологических среза, известные исторические события каждого из которых получают весьма специфическую трактовку. Прежде всего, основное действие романа, как только что было сказано, относится ко второй половине XVIII века. Точнее, это вторая половина 1787-го — первая половина 1788 г. «Мы ждем их через год», — говорит один из персонажей, француз-заговорщик, принимающий золото от посланцев таинственной Девятки в обмен на власть над Францией. В романе эта сюжетная линия обрывается. Но читателю, знакомому с европейской историей, известно, что «через год», 14 июля 1789 года, в Париже пала Бастилия, и это событие возвестило начало Французской революции и начало кардинальных перемен в Европе. Кроме того, автор вводит в роман на правах второстепенных персонажей целый ряд реальных исторических лиц, действовавших в тот период: мы встречаемся и с австрийским императором Иосифом II, и с российской императрицей Екатериной II, и с французским королем Людовиком XVI (впоследствии павшим жертвой революции). Упоминаются английские политики Питт и Дундас, а также действительные исторические события — русско-турецкая война 1787—1791 гг., битва за остров Джерси 1782 г.

Наконец, фигурируют в романе и менее известные, но реально существовавшие лица, к числу которых принадлежит и главный герой. Некоторые из таких персонажей позволяют продемонстрировать, сколь виртуозно обращается Норфолк с историческими фактами, позволявшими ему вплетать новые нити в паутину таинственности, окутывающей события романа. К примеру, сэр Джон Филдинг был главой полицейского магистрата на Боу-стрит в Лондоне не только на страницах романа, но и в реальности. Он на самом деле был слеп, и сводный брат его, о котором он то и дело вспоминает с завистью, действительно носил имя Генри. Это был не кто иной, как Генри Филдинг — один из крупнейших английских писателей XVIII века. Впрочем, в воспоминаниях сэра Джона Филдинга его сводный брат предстает не как писатель, а исключительно как его предшественник на посту главы магистрата — но и эта деталь соответствует действительности. Однако вся эта стройная система фактов рушится, стоит лишь обратить внимание на то, что сэр Джон умер в 1780 году — т. е. задолго до начала основной сюжетной линии романа.

Второй хронологический пласт в романе — события, разворачивавшиеся во Франции в 1628 году: борьба кардинала Ришелье, сторонника абсолютистской власти, с гугенотами на юге и западе Франции, осада Ла-Рошели — важнейшего оплота гугенотов, завершившаяся взятием крепости и гибелью почти всех ее жителей. На протяжении романа мы встречаемся с описанием падения Ла-Рошели несколько раз — с различных точек зрения. Но в самое натуралистическое из них, данное с позиции очевидца в рядах защитников, введен совершенно неправдоподобный элемент — «рождение» Летающего Человека, бессмертного Духа Рошели, который затем на протяжении полутора веков ищет способ отомстить вероломным членам «Каббалы», поджегшим осажденную цитадель, и собственному отцу — главе Девятки, Франсуа Ламприеру. «Каббала», в свою очередь, все это время ищет способ отомстить французской монархии — и также преуспевает: согласно версии Норфолка (на которую, как уже говорилось, в романе содержатся лишь намеки), именно на деньги Девятки в 1793 году был обезглавлен представитель королевской власти, которую огнем и мечом укреплял Ришелье. Представляется, что такая фантастическая трактовка хорошо известных исторических событий — завуалированная пародия на небезызвестный миф о мести тамплиеров (прямая или опосредованная через другой постмодернистский роман — «Маятник Фуко» Умберто Эко).