стратегия! Но как хочешь. Могу я сделать повторный ход?

— Ты должна его сделать, — убежденно произнес он. — Даже пятилетний ребенок не сделает такого идиотского хода, как перестановка пешки, когда есть возможность разбить меня в пух и прах. В три хода!

Она послушно поставила пешку на место. И тогда вперед пошла вторая ладья.

— Шах, — спокойно сказала она.

Александр долго думал, очень долго. А Сесилия тем временем изучала его красивые руки и вышивку на халате. «Пламя свечей укорачивается», — рассеянно думала она.

Положение Александра было критическим, но он не думал сдаваться. И тут он нашел выход. Крайне рискованный выход.

— О! — воскликнула Сесилия. — Ты такой изобретательный, Александр!

— Не смейся, — сказал он, явно гордясь собой, ведь этот ход давал ему не только передышку, но и возможность опять занять атакующее положение. И теперь уже не имело значения, что он потерял много важных фигур.

Настала очередь Сесилии обдумывать свое положение, прежде чем продолжать массированную атаку. Она оказалась в тупике. Чтобы выиграть время, она сделала ход пешкой.

Это была ошибка, сделанная из опасения, что она заставит его слишком долго ждать. Этот ошибочный ход подверг опасности одну из ее любимых ладей. Она тут же бросилась на помощь, и ей удалось ее спасти.

Через полчаса у обоих на доске осталось лишь несколько фигур, их было так мало, что Сесилия посмотрела на Александра и сказала:

— Нет, эта затянувшаяся партия уже надоела мне. Может быть, согласимся на ничью?

— Как хочешь, — ответил он. — Благодарю за необычайную партию, Сесилия! Был момент, когда я всерьез боялся проиграть. А я-то думал, что такого со мной никогда не случится! И это после сказанных мною в начале игры слов!

Она улыбнулась про себя. Она вовсе не хотела оказаться победительницей. У нее дважды была такая возможность, но она не воспользовалась ею. Хорошо было иметь такой острый ум, но не стоило опережать события. Всему свое время.

— Не мешает поесть, я что-то голодна. И это посреди ночи, как это неприлично!

— Это нормально, — улыбнулся он.

Убрав шахматные фигуры, он поставил на доску еду, делая все уверенно и умело. Они молча ели и пили, чувствуя, что между ними крепнет общность, дружба и понимание.

Сесилия видела, что его что-то тревожит, и вдруг он неожиданно произнес:

— Моя жизнь была адом, Сесилия.

«Ой, — подумала она. — Он рассказывает! Он хочет рассказать мне об этом… Одна лишь я удостоилась его доверия».

Ее сердце стучало от волнения и страха.

3

Александр, всегда такой сдержанный, когда речь заходила о нем самом, теперь признался, что жизнь его была адом.

Она кивнула ему.

— Понимаю. Хотя я понимаю и не все.

— Я тоже.

— Ты всегда был таким?

На лице его появилась гримаса.

— Не знаю. Я не уверен в этом. Почему ты спрашиваешь?

— Потому что Тарье тогда объяснил мне кое-что: тот, кто рождается таким, никогда не станет иным. Но тот, кто стал таким… (ей ненавистно было само это слово) извращенцем в силу особых обстоятельств, имеет возможность изменить свои наклонности.

— Вряд ли это так. Если бы это было так просто, все было бы по-другому; кое-что из того, что он сказал, верно, но сама эта проблема гораздо более запутанная. Я знаю двух мужчин, которые имели связь и с женщинами, и с мужчинами. Один из них был женат и имел детей, и жена даже не подозревала о его тайных наклонностях, как не подозревали и все остальные.

Сесилия была удивлена, но не осмеливалась спросить, кто же это был. Она хорошо знала всех придворных.

— А ты сам? — тихо спросила она.

— Я не могу любить женщин. Ни одну из них!

— Ты пробовал?

Он молчал.

— Расскажи, — мягко сказала она, словно обещая со своей стороны терпимость и понимание.

Он не ответил, и она снова спросила:

— Ты презираешь себя? Ведь это так вредно.

— Нет, совсем нет, — горячо возразил он. — Для меня естественно любить мужчину. Чувство стыда у меня вызывает только реакция окружающих.

— Понимаю. Могу я говорить напрямик?

— Да.

— Ты домогаешься тех, с кем встречаешься?

— Нет, Сесилия, это совсем не так. Что ты чувствуешь, когда бываешь влюблена? Начинаешь сразу домогаться мужчины?

— Нет. Я могу испытывать к нему симпатию. Чувствовать общность с ним.

Он кивнул.

— Вот именно. Внутренняя связь между мной и другим мужчиной возникает медленно. И осторожно, бесконечно осторожно, в течение долгого времени товарищества и дружбы ты идешь к тому, чтобы другой захотел… жить с тобой.

— Но это в точности как между мужчиной и женщиной! — воскликнула Сесилия.

— Именно так! Посторонний этого не замечает: любовь, внутреннюю связь, интуитивное взаимопонимание между двумя мужчинами.

— Когда же… ты понял, что ты такой?

Она понимала, что слово «такой» здесь мало что выражает, но по-другому она сказать не могла. Она задала этот вопрос в надежде на то, что Тарье все же был прав: что Александр был вынужден, в силу особых жизненных обстоятельств, пойти на это.

Но это была напрасная надежда! Она вступила в брак с какими-то невероятными фантазиями!

Он долго медлил с ответом.

— Я не помню, как с этим обстояло дело в детстве… — неохотно начал он, облокотившись спиной на подушки. — Да и вряд ли об этом стоит говорить применительно к детству. Мы жили здесь, в семье нас было много братьев и сестер, но во время чумы в 1601 году все умерли, кроме сестры Урсулы и меня.

— Наверное, тогда ты был совсем еще не старым? Он улыбнулся.

— Нет, мне тогда было шесть лет.

Наконец-то она узнала! Значит, теперь ему тридцать один год.

— Бедные твои родители, — вздохнула она. — Потерять всех детей…

— Да. Они потеряли сразу десятерых детей. Поэтому моя мать вела себя истерично с Урсулой и со мной — особенно со мной, потому что я был единственным, кто мог быть продолжателем рода. Нам не разрешали ходить туда-то и туда-то, делать то-то и то-то. Все казалось ей опасным.

Пытаясь найти причину его отклонений, Сесилия не усматривала ее именно в этом: она знала многих чрезмерно опекаемых мальчиков, и все они стали нормальными мужчинами.

— А твой отец?

Александр нахмурился.

— Я смутно помню его. Высокий, дородный мужчина… Нет, не помню. Моя мать часто плакала из-за него. Помню, что в его комнате было много картин. Я не любил входить туда.

— Каких же картин?

Александр поморщился и передернул плечами. Либо он этого не помнил, либо просто не хотел отвечать.

— Он рано умер?

— Да. Через год после эпидемии.

— А потом?

— Потом ничего особенного