ответами сечете сами себя. Кажется, вы настолько обнаглели, что не чувствуете этого». Ответ: «Нет, не чувствую» <…> (Смех.) Вот как ведется допрос. Какое же это следствие? Какое это расследование? К чему клонится все дело? Чтобы получить от обвиняемого признание: «Да, я почувствовал». А на суде, что будет делать прокурор, если подсудимый скажет: нет, я не чувствую? (Смех.)

Вот позвольте процитировать второй протокол. Том 2‑й, дело № 2547. В Крыму есть такой младший лейтенант государственной безопасности Тараканов. Допрашивается тот же Дубс. Вопрос: «Не молчите и не крутите, отвечайте ясно и прямо. Докажите, что это не так <…>». То есть обвиняемый должен доказать, что это не так, а не обвинитель должен доказать, что «это так», должен подвести под обвинение такую материальную базу, чтобы обвиняемому некуда было деваться. Далее в протоколе записывается: «Обвиняемый в течение 15 минут положительного ответа не дал». И опять. Вопрос: «Ну и нахал, а где же вы были?» Ответ: «Дома был». Вопрос: «Лжете нахально, лжете». (Смех.) Вопрос обвиняемому Пеличеву: «Ответ ваш хитрый и неубедительный, другого объяснения этому нет». Допрашиваемый, так отмечено в протоколе, молчит 45 минут, потом соглашается с выводом следователя. (Смех.) Читаю протокол дальше. Вопросы обвиняемому Дубсу Адольфу Андриасовичу: «Что, сегодня так же намерены лгать, как лгали 11 декабря 1936 года? Вы еще ничего не говорили, а уже лжете». (Смех.)

(Голос с места: Это прямо какой-то шутник.)

Что с таким расследованием делать? Вот прокурор мне пишет, что он потребовал изъять эти протоколы из производства.

В Азово-Черноморском крае, продолжал Вышинский, один из уполномоченных НКВД дал инструкцию, как вести следствие:

Он говорит буквально следующее: «Если допрашиваешь обвиняемого, и он говорит то, что тебе выгодно для обвинения, и добавляет то, что невыгодно для обвинения, ставь точку на том, что выгодно, а то, что невыгодно, не записывай. А если обвиняемый будет настойчиво требовать, чтобы ты внес в протокол все, что он показывал, то ты занеси то, что невыгодно для обвинения, на отдельный лист и объясни обвиняемому, что это будет приложено к протоколу». Наши следственные материалы страдают тем, что мы называем в своем кругу «обвинительным уклоном». Это тоже своего рода «честь мундира», если уж попал, зацепили, потащил обвиняемого, нужно доказать во что бы то ни стало, что он виноват. Если следствие приходит к иным результатам, чем обвинение, то это считается просто неудобным. Считается неловко прекратить дело за недоказанностью, как будто это компрометирует работу. <…> В органах прокуратуры эта болезнь свила себе крупное гнездо, да и в органах НКВД она тоже существует

(Молотов. Опасная болезнь.)

Да, опасная болезнь. <…> Против этой болезни и была <…> направлена инструкция <…>, предостере[гающая] против огульного, неосновательного привлечения людей к ответственности.

Н. И. Ежов не возражал: «То, что говорил здесь т. Вышинский, все это правильно, я могу привести и более разительные факты. К сожалению, у нас в низовых аппаратах очень скверно дело обстоит. <…> Поправлять надо, и мы поправим»[1294]. Нарком внутренних дел не прочь был остановиться на проблеме легальности следствия в своем выступлении перед новобранцами НКВД неделей позже: «С введением Конституции многие вещи, которые сейчас мы делаем походя (смех в зале), они не пройдут даром. Имеется законность, поэтому нам надо знать наши законы, следователь должен знать досконально все законы, тогда исчезнут все взаимоотношения с прокуратурой. Главная наша драка с прокуратурой пока что идет просто по линии незнания законов, незнания процессуальных норм, т. е. идет по линии мелочей, потому что политически драться с нашей прокуратурой нам трудно, а если политическая драка возникает, то она обязательно перейдет в ЦК, и ЦК будет разбирать это»[1295].

Сталинская карательная система старалась не повторять ошибки чекистов Азово-Черноморского края, не стирать грязное белье на глазах у всех на «переднем плане». Конечно, «зона переднего плана» – это относительное понятие. В вышеприведенном примере – это ЦК, собранный на пленум. Сталин, Вышинский и Ежов отлично знали, как добываются признания. В документах есть довольно откровенные высказывания на эту тему. Сохранились собственноручные резолюции Сталина на поступавших к нему от Ежова протоколах допросов арестованных с рекомендацией «бить». Например, 13 сентября 1937 года в письменном указании Ежову Сталин требовал: «Избить Уншлихта за то, что он не выдал агентов Польши по областям»; или 2 сентября 1938 года на сообщении Ежова о «вредительстве в резиновой промышленности» Сталин оставил пометку: «NB Вальтер (немец)» и «NB (избить Вальтера)».

Открытым, однако, остается вопрос, делалось ли это в целях фальсификации. Зачем тратить дни и ночи на чтение протоколов допросов, если знаешь, что в них нет ни капли правды? Зачем создавать липовый протокол для самого себя? Важно подчеркнуть, что признания составлялись не для публики – открытые процессы были лишь вершиной айсберга Большого террора: ведь материалы НКВД не использовались для агитации, а документы пропагандистского аппарата Западно-Сибирского крайкома не содержат цитат из следственных материалов. Все указывает на то, что Сталин серьезно относился к показаниям арестованных. Во время следствия 1930 года по делу Промпартии он писал руководителю ОГПУ Менжинскому: «Письмо от 2 октября и материалы получил». Показания профессора Всероссийского теплотехнического института, главного обвиняемого на процессе Промпартии Леонида Константиновича Рамзина «очень интересны. По-моему, самое интересное в его показаниях – это вопрос об интервенции вообще и особенно вопрос о сроке интервенции. Выходит, что предполагали интервенцию в 1930 г., но отложили на 1931 или даже на 1932 г. Это очень вероятно и важно. Это тем более важно, что исходит от первоисточника»[1296]. Интересовался Сталин и «Кремлевским делом» 1935 года, регулярно получал и читал протоколы допросов арестованных, делал на них пометки и давал указания НКВД[1297].

О вовлеченности Сталина в допросы можно судить и по его пометкам на листах сводки показаний арестованных НКВД СССР, посланной ему Ежовым 30 апреля 1938 года: «Т. Маленкову. Прошу учесть нижеследующие показания арестованных и принять меры очищения соответствующих организаций от нечисти. И. Сталин. Р. S. надо немедля найти замену». Сталин подчеркивал определенные фразы карандашом, ставил на полях помету: «Важно!» Все фамилии в одном абзаце он обвел в кружок, на полях поставил резолюцию: «Всех арестовать!!» В другом месте на полях есть помета: «Не „проверять“, а арестовать нужно. Ст.», вопросы Сталина: «От кого именно?», «Где он?», «Почему?»[1298] На основании прочитанного Сталин предлагал целую систему действий, что говорит о том, что он не считал протоколы допросов трафаретом для внешнего пользования. Г. Г. Ягода, а затем Н. И. Ежов регулярно и аккуратно направляли генеральному секретарю протоколы допросов хоть сколь-нибудь значимых обвиняемых.