Первый вывод, который делает автор, — “Факт определенной устойчивости отношения россиян к базовым ценностям, которые были основным предметом изучения. Как и в 1990 г., четыре года спустя респондентам были предложены те же 44 ценностных суждения — в тех же самых формулировках и в той же последовательности. Поразительно, но факт: несмотря на потрясения, через которые прошел каждый россиянин в 1991-1993 гг., принципиальное отношение к этим суждениям — согласие или несогласие с ними, одобрение или отрицание их ценностного содержания — осталось почти неизменным!”

Далее автор применяет несколько уклончивые категории: “В полной мере испытав на себе в 1991-1993 гг. последствия целого потока лживых обещаний и возмездий за них, многие россияне предпочитают ныне настойчивое стремление к правде, независимо от обстоятельств”. В чем же выражается “правда” — вот главный результат исследования. Авторы дают такие формулировки:

— “Убеждение, что смысл жизни не в том, чтобы улучшать собственную жизнь, а в том, чтобы обеспечить достойное продолжение своего рода”.

— “Традиционная уверенность, что поскольку Родина у человека одна, то нехорошо покидать ее по своему усмотрению”.

— “Почти религиозная надежда, что хотя человеку свойственно разное, все-таки он по своей природе добр”.

“Уже в 1990 г. было зафиксировано, что самой острой является альтернатива между нравственностью и политической властью: “спокойная совесть и душевная гармония” или “власть, возможность оказывать влияние на других”. Тогда 75% респондентов высказались в пользу спокойной совести и лишь 8% — в пользу власти (остальные заняли промежуточную позицию). В 1994 г. это соотношение сохранилось: 80% против 16% (последняя цифра удвоилась за счет уменьшения числа колеблющихся)”.

Судя по приведенным выше главным эмпирическим фактам, никакой существенной “модернизации” и ухода от системы ценностей традиционного советского общества в середине 90-х годов не обнаружено.

Второй важный вывод этого исследования состоит в том, что граждане потеряли доверие к политическим силам, проводящим реформу: “Налицо сохранение и обострение нравственно-политической альтернативы, разделяющей большую часть граждан нашего общества. Это проявляется в резком (в несколько раз) падении доверия россиян ко всем властям и политическим партиям и движениям, что зафиксировано во многих исследованиях. Новые институты власти все более обнаруживали себя как квазидемократические”. Последний реверанс в сторону демократии имеет ритуальный характер. Потеря доверия была вызвана тем, что «ведут не туда», а не тем, при помощи каких процедур это делают власти.

Да и исследования, проведенные ВЦИОМ под руководством самого Ю.А.Левады, раз за разом подтверждали, что главные ориентации граждан РФ в ходе реформы не менялись, а, скорее, укреплялись. Вот, в 1994 г. было проведено повторное исследование — в 1989 г. в РСФСР было опрошено 1325 человек, в 1994 г. в РФ — 2957 человек в различных регионах. В докладе о нем Ю.А.Левада сообщает, что в списке значительных для нашей страны событий ХХ в. ”введение многопартийных выборов» занимало в 1994 г. последнее место (3%). Для сравнения скажем, что полет Гагарина отметили в числе важнейших событий 32% опрошенных. Более того, в 1994 г. уже преобладает мнение, что многопартийные выборы принесли России больше вреда, чем пользы. Такого мнения придерживалось 33% опрошенных (29% ответили, что “больше пользы”). За то, что распад СССР принес России больше вреда, чем пользы, высказалось 75% (8% ответили, что “ распад СССР принес больше пользы”). В разгар перестройки, в 1989 г. 31% опрошенных отметили репрессии 30-х годов в числе важнейших событий ХХ века (что все же меньше, чем в отношении полета Гагарина — 33%), а в 1994 г. такое значение репрессиям придали 18%.

И, наконец, заключительный доклад об это исследовании, в апреле 2004 г. Ю.А.Левада говорит: «Работа, которую мы начали делать 15 лет назад, — проект под названием “Человек советский” — последовательность эмпирических опросных исследований, повторяя примерно один и тот же набор вопросов раз в пять лет. Мы это сделали в 1989-м, 94-м, 99-м и в прошлом, 2003 году… Было у нас предположение, что жизнь ломается круто. Что мы, как страна, как общество, вступаем в совершенно новую реальность, и человек у нас становится иным… Оказалось, что это наивно… Скорее, как только человека освободили, он бросился назад, даже не к вчерашнему, а к позавчерашнему дню. Он стал традиционным, он стал представлять собой человека допетровского, а не просто досоветского… И с этого времени мы начали думать, что, собственно, человек, которого мы условно обозвали “советским”, никуда от нас не делся… И люди нам, кстати, отвечали и сейчас отвечают, что они то ли постоянно, то ли иногда, чувствуют себя людьми советскими. И рамки мышления, желаний, интересов почти не выходят за те рамки, которые были даже не в конце, а где-нибудь в середине последней советской фазы. У нас сейчас половина людей говорит, что лучше было бы ничего не трогать, не приходил бы никакой злодей Горбачев, и жили бы, и жили».

Итак, «советский человек никуда от нас не делся». Более того, в тяжелых условиях он становится «более советским», чем в благополучное советское время. Культурное ядро нашего общества выдержало удар перестройки и реформы. А значит, то меньшинство, которое отщепилось от этого ядра и продолжает в душе и мыслях двигаться по пути, проложенному перестройкой и реформой, отдаляется от основного тела культуры все дальше и дальше. И прежде всего речь идет о части интеллигенции.

Очень показательна безымянная реплика, высказанная после доклада Ю.А.Левады: «Я много лет работаю на телевидении и занимаюсь там аналитикой и социологией. И столько же времени я пытаюсь понять, что они смотрят. Наверное, самая четкая метка — это отношение телезрителей к старому советскому кино. После каких-либо резких взломов интерес к советскому кино повышается. А сам процесс идет, в общем-то, непрерывно. Его можно назвать откатом к “советскому человеку”… Единственное кино, которое не привлекает массовую аудиторию, — это интеллигентское кино 60-х — 80-х годов, для примера приведу “Осенний марафон”.

Чем дальше в историю, тем больше кино становится востребованным. Кино 30-х годов, предоттепельные фильмы, фильмы о секретарях горкомов и райкомов и фильмы начала 80-х годов, самого не интеллигентского плана, они находят все большую аудиторию. Казалось бы, город Москва, где социальные процессы шли более остро, так вот — в Москве старое кино любят люди с высоким уровнем образования и люди молодые. Любят больше, чем кино интеллигентское. Это значит, что во многом наш человек, в данном случае — московский, а в регионах, я думаю, еще в большей степени, становится все более советским».

Тот факт, что в Москве «люди с высоким уровнем образования и люди молодые» теперь «любят старое советское кино больше, чем кино интеллигентское», говорит о том, что и основная масса интеллигенции остановилась в своем движении по пути «перестройки и реформы». Ее тянет обратно, к культурному ядру нашего общества. Соблазн отщепенства утрачивает силу. Пока что мы находимся в состоянии неустойчивого равновесия. Чем раньше мы соберемся с духом и преодолеем временный разрыв, тем с меньшими травмами мы выйдем из кризиса.