Забегали нукеры и слуги, привели навьюченных походной кладью верблюдов и быстро над лежащим больным полководцем воздвигли золотистый шелковый шатер.

Бату-хан, с пожелтевшим, как померанец, лицом, вытянулся на ковре, закусив оскаленными зубами синий рукав собольей шубы. Один глаз закрылся, другой, болезненно прищуренный, неподвижно уставился в прорезь шатра, в которой виднелись далекие мигающие огни степных костров.

В ногах Бату-хана, сжавшись и подобрав колени, сидела младшая жена его, Юлдуз-Хатун, закутанная в черное с золотой каймой индийское шелковое покрывало. Иногда из складок протягивалась узкая белая рука с золотыми браслетами и осторожно касалась смуглой загорелой головы Бату-хана с давно не бритым щетинистым теменем и черными косами на висках. Лицо Бату-хана, суровое, с ястребиным носом, оставалось бесчувственным, точно мысли больного улетели так далеко, что ничто земное не могло больше его тревожить.

Едва слышно было, как за дверным ковровым пологом тихим шепотом разговаривали сторожевые нукеры:

– Сорок дней его тело борется с вестником смерти. Сорок первый день будет днем милосердия или жертвы…

– Не подумать ли о заместителе?

– Остерегайся говорить такие слова! И стены имеют уши, земля повторяет сказанное… Говори всем: «Ему, могучему и единственному, достойного заместителя быть не может…»

Послышался конский топот… Только очень высокий гость, хан из ханов, осмелится на коне подъехать к шатру повелителя грозного татарского войска. Конь остановился, бряцая удилами.

Старый нукер откинул дверной полог. Большой грузный монгол, высоко подняв ногу, переступил порог. Он бесшумно, на коленях подполз к лежащему. Долго и пристально всматривался в безжизненное лицо.

Юлдуз-Хатун, натянув на голову покрывало, пала ниц перед гостем и поцеловала землю между руками. Она выпрямилась, откинула за спину покрывало и подбросила пучок можжевеловых веток на потухавшие угли маленького костра посреди юрты. Вспышки огня озарили все красноватым светом.

– Привет тебе, Юлдуз-Хатун! Что случилось с моим младшим братом? Я боюсь… Он, кажется, теряет последние силы… Почему у него желтое лицо? Какие злые духи терзают его тело?

– Ты нам привез надежду, пресветлый хан Орду[410]. Если сейчас не помочь джихангиру – завтра будет поздно.

Хан Орду, ворча и сопя, направился к выходу, постоял в раздумье. Вернулся и снова сел около больного, заглядывая ему в лицо.

– Что делать? Говори. Кого призвать? Что принести в жертву подземным богам: по девять черных быков, коней и баранов? Или по девяносто девяти?

– Это все уже сделано…

– Что же придумать? Я сам сяду на коня и помчусь. Но куда, зачем?..

Юлдуз смотрела глазами, полными слез.

– Надо призвать опытного, знающего лекаря. Надо поднять тревогу во всем войске… – дрожащим, хриплым голосом говорил хан Орду. – Пусть мудрый строитель Ли Тун-по даст свои китайские лекарства: толченый жемчуг, сердце летучей мыши, сушеных морских червей…

– Великий хан! И это все уже делалось. Мудрый Ли Тун-по уже сидел здесь, испробовал все свои лекарства, но ничто не помогло. Ли Тун-по, извиваясь от страха, убежал в степь, и теперь его разыскивают. Он сказал, что разобьет себе голову о камни от горя… Он не знает, как можно помочь джихангиру…

Орду неистовствовал: сорвал шапку и отбросил ее, колотил кулаками по коленям, бил себя ладонями по щекам:

– Что делать? Завтра будет поздно! Моего любимого брата не станет! Кто же начнет великий поход на «вечерние страны»? Никто, кроме него, не удержит в руках золотые поводья могучего войска! Что делать?

Юлдуз-Хатун откинула покрывало, соединила ладони и прошептала:

– Еще есть одно, последнее, средство: я его испробую.

Хан Орду затих и недоверчиво следил за маленькой подругой умирающего брата.

Она протянула вперед руки, подняла ясные блестящие глаза и певучим голосом, полным мольбы, произнесла:

– Старый праведный Хызр![411]Пожалей нас, беспомощных, щенков слепых, не знающих, что делать!

Точно отозвавшись на призыв, откуда-то послышался голос:

– Да… Это я! Пропустите!

Орду резко повернулся и уставился в изумлении на дверной ковровый полог. Вошел, низко склонившись, нукер. Он держал в руке меховой колпак, на шее висел пояс – знак того, что нукер сейчас молился.

– Сотник Арапша привел неведомых людей. Говорит, что они нужны тебе, великий хан Орду.

– Пусть войдут!

Бату-хан заскрипел зубами и пошевелился, прошептав:

– Холодно…

Юлдуз-Хатун прикрыла больного двумя шубами.

Неведомые люди вошли и опустились на колени близ входа. Мрачный, очень истощенный человек, с растрепанной рыжей бородой, с длинным крючковатым носом, смотрел сверкающими темными глазами из-под нахмуренных бровей. Костлявой рукой он прижимал к груди кожаную старую сумку. Рядом стояла на коленях молодая женщина в длинной светло-серой одежде странного покроя. На бледном, прозрачном, как воск, лице горели тревожным блеском зеленоватые глаза. Третий был мальчик-негритенок в полосатой рубашке. С веселым любопытством он вертел курчавой головой, стараясь все рассмотреть.

Приведший их сотник Арапша ждал, преклонив левое колено.

– Объясни, что это за люди? – приказал хан Орду.

– Внимание и повиновение! – сказал, приглушая голос, Арапша. – Сюда приплыл двухмачтовый парусник, полный ценных купеческих товаров. На нем я позволил воинам сторожевого поста немного подкормиться, – они давно уже голодали, – и я оставил на корабле охрану, а этих людей приволок сюда. Эти двое – знахари. Краснобородый – арабский кятиб (писарь), ученый лекарь, резчик печатей-талисманов и звездочет. Он слуга молодого арабского шейха, который приехал, по его словам, как посол от святого и великого халифа багдадского…

– А эта желтая, как собачья кость, женщина?

– Она клянется, что родом из великого Рума[412], что она царского рода, излечивает самые трудные болезни, а терджуман еще слышал от владельца корабля, что эта румийка делает стариков молодыми.

– А негритенок тоже знахарь?