– А его будет видно в платье с открытой спиной?

– Вряд ли. Мур очень постарался, а пластический хирург превзошел себя! Знаете, даже от пункции легкого шрамы иногда более заметны…

Она вздохнула:

– Вот уж не думала, что когда-нибудь попаду в эту больницу, хотя и родилась в двух кварталах отсюда и раньше часто каталась на роликах тут неподалеку.

– А я вот – наоборот… Всегда знал, что обязательно здесь окажусь! Здесь работал мой отец.

– А что, ординатор должен оставаться в больнице всю жизнь, до самой старости, как монах в монастыре?

– Только пока не решат, что нам можно практиковать самостоятельно, вне больницы!

– Вы тут, наверное, флиртуете с медсестрами? Я снималась в одной картине, и там все доктора только этим и занимались!

– Да, целыми днями! – уверил он ее. – К каждому ординатору специально прикрепляют медсестер.

– И выглядите вы именно так, доктор Талливер!

– Что?

– Словно вы в этом деле преуспели!

– Благодарю вас. – Билл был польщен. – Что ж, обязательно отращу себе бородку, как у докторов в кино, и примусь за дело!

– У меня спина чешется. Ее можно чесать?

– Чтобы расчесать шов? Нет! Попросим, чтобы вам делали перевязки почаще.

Она беспокойно заворочалась:

– Что же такое творится-то, а? И как только этот полоумный узнал, где живет мой отец?

Билл занялся какой-то ручкой на аппарате для измерения давления, но слушал ее при этом внимательно. За три проведенные здесь недели она впервые упомянула о причине несчастного случая.

– Знаете, что ему было нужно? – неожиданно спросила мисс Брук.

– Кому?

– Ладно, вам расскажу. Вы нравитесь мне здесь больше всех, а мне сейчас захотелось с кем-нибудь поговорить. Это был мой старый партнер по танцам – два года назад мы с ним выступали в одном отеле в Нью-Йорке. И он хотел, чтобы я вышла за него замуж, взяла его с собой в Голливуд и нашла ему работу!

– Так он, значит, пытался с вас что-то поиметь?

– Я ему обещала, что встречусь с ним в Нью-Йорке, когда буду на востоке страны. И вот я поехала навестить папу, а он поехал за мной! Это было ужасно, даже вспоминать страшно! Он стал мне угрожать, а я схватила вилку и крикнула: «Не подходи!», а он схватил разделочный нож! – Она вздрогнула. – Он меня порезал и ушел, а на крыльце встретил папу и даже не потрудился ему сказать, что случилось! В голове не укладывается! Я сама только минут через пять поняла, что произошло!

– И с тех пор о нем ни слуху ни духу?

– Он прислал из Нью-Йорка безумное письмо – прости меня, и все такое. Прости меня, ну надо же! В голове не укладывается! Никто ничего обо всем этом не знает, и вы не должны никому говорить!

– Не скажу.

Конечно, именно доктора охраняли ее от нее же самой, от нежелательного внимания к ее персоне; именно они сменили любившую посплетничать медсестру и придумывали отговорки для жаждавших ее посетить парикмахеров и маникюрш. Но сами доктора ходили к ней регулярно; рядом с ней обычно находилось сразу несколько ординаторов, медсестер и даже седовласых медицинских «светил», поддавшихся очарованию ее призвания, возносимого людьми на пьедестал несравненно более высокий, чем их собственный.

– Я ведь уже второй раз в жизни все заново начинаю, – сказала она Биллу. – Десять лет назад я уже была кем-то вроде Ширли Темпл, вот почему вам всем знакомо мое имя. А теперь из меня хотят сделать настоящую актрису, и главный вопрос – получится ли?

– Уже получилось. Мы – я имею виду, я и моя подруга – сходили в кино, там крутят одну из ваших картин, и нам очень понравилось!

– Подруга? Вы хотите сказать, ваша девушка? То есть у вас есть девушка?

Он кивнул.

– Ох…

– И она очень хочет с вами познакомиться! Летом она едет в Калифорнию и хотела бы поговорить с вами о Голливуде.

– Она будет сниматься в кино?

– Надеюсь, что нет. Просто она любит об этом поговорить, как и все американские девушки, – как здорово быть актрисой!

– А мне кажется, что это не так уж и здорово! – сказала Лоретта.

– Вы ведь всю жизнь снимались, – он замялся. – Расскажете ей, почему вам не кажется, что это здорово? Мне очень не нравится, что она уезжает со всякими глупостями в голове!

– Я с радостью с ней поговорю.

– Честно говоря, она прямо сейчас здесь, внизу, на первом этаже. И думает лишь о том, как бы ей сюда хоть на минуточку попасть!

– Так зовите ее!

– Вы очень добры! Она меня просто умоляла…

– Разве я могу отказать в такой мелочи тому, кто спас мне жизнь?

– Ну, что вы… – Он рассмеялся. – Ничего ведь особенного…

– Ну, как вам сказать… Я иногда даже думаю, что мы теперь братья по крови, ну, как индейцы… И раз уж я теперь знаю, что вы помолвлены, я могу вам в этом признаться! Вы, наверное, скажете, что я говорю глупости…

Торопливо согласившись, что это именно так, Билл отправился за Эми.

Он представил их друг другу, и они обменялись оценивающими взглядами, а его поразило, что из них двоих ярче смотрелась Эми. Требовалось некоторое время, чтобы заметить, как непрестанно меняется лицо Лоретты Брук. Там всегда что-то происходило – разыгрывалась какая-нибудь история, серьезная или забавная, но, прежде чем она приковывала ваше внимание, нужно было ухватить ее суть. А потом за ее лицом можно было наблюдать практически бесконечно – страшась что-либо упустить, едва ненароком отведешь взгляд. Эми же, напротив, возникала перед тобой сразу, загадочная и живописная, и сразу заставляла замирать твое сердце.

Они принялись беседовать о кино.

– Я не понимаю, как кино может не нравиться, – сказала Эми.

– Тут не то что бы «нравится – не нравится»; для меня это просто работа. В детстве кино было игрой, которую я не совсем понимала. Когда мне исполнилось пятнадцать, я беспокоилась, буду ли я красивой. А теперь это превратилось в борьбу – все время необходимо или куда-то вписываться, или не выпадать из обоймы, и тут от тебя мало что зависит.

– Но ведь это такая чудесная игра! – сказала Эми. – И если удается выиграть…

– Есть игры, где цена не столь высока!

– Например?

Билл весело сказал:

– Любовь и семейная жизнь, дорогая!

– Ты издеваешься? – сказала Эми. – В любви нет ничего такого особенно выдающегося. – Она рассмеялась и повернулась к Лоретте: – Конечно, если это не прекрасная любовь в прекрасной киноленте!

– Но ведь каждому необходимо на что-то опираться! – сказал Билл.

– А еще все люди умирают – только зачем об этом говорить?