бы мы все четверо и добрались до каньона, вряд ли нам удалось бы спастись. В течение какого-то времени можно было защищаться в его теснине, но добраться до выхода мы не смогли бы. Несомненно, часть индейцев поскакала бы в обход и перехватила бы нас там. Опередить их и доскакать до леса, находившегося по ту сторону ущелья, мы не смогли бы, так как путь по каньону был очень труден. Поэтому пытаться бежать не имело никакого смысла. Я понял, что нам остается лишь защищаться. Шансов на успех было мало, но другого выхода я не видел. Нам оставалось или сражаться, или погибнуть без сопротивления. От такого врага мы не могли ожидать пощады.

Но где нам защищаться? На вершине холма? Ничего более удачного мы выбрать не могли. Как я уже говорил, вершина представляла собой небольшую площадку, на которой хватило места для всех нас. Нам достаточно было пригнуться или лечь, чтобы укрыться от стрел индейцев. Кроме того, ружья держали бы противника на почтительном расстоянии от подножия холма. Этот план созрел в моей голове мгновенно, и я, тут же спустившись к своим спутникам, сообщил им о приближении индейцев.

Мои слова вызвали лишь удивление и досаду, но никакого замешательства, а тем более паники. Опытным, закаленным в боях солдатам не раз приходилось бывать под огнем неприятеля, и молодого охотника тоже нелегко было испугать. Все трое сосредоточенно и хладнокровно выслушали мои поспешные объяснения и сразу же согласились на мой план, так как видели, что другого выхода у нас нет. И снова я поднялся на вершину холма, но на этот раз в сопровождении трех моих товарищей. Каждый нес порядочный груз. Кроме ружей, пуль и пороха мы тащили седла и вьюки, а также одеяла и бизоньи шкуры. Не ценность этих предметов побудила нас, не щадя сил, тащить эту ношу на вершину холма — мы собирались с ее помощью перегородить тропу у вершины. У нас осталось время для второго путешествия, и мы, оставив груз наверху, снова бросились вниз. Каждый поспешно хватал то, что попадало под руку: солдатские ранцы, саквояжи, разрубленную тушу недавно убитой антилопы и знаменитый мешок с мукой — словом, все, что могло помочь нам соорудить баррикаду.

Лошадей и мулов мы оставили у подножия холма. Брать их с собой на вершину было не только бесполезно, но и опасно, так как они являлись хорошей мишенью для стрел индейцев. Мы решили, что правильнее всего оставить животных внизу. Дерево, к ветвям которого они были привязаны, находилось в пределах досягаемости наших ружей. Поэтому мы могли оберегать их от индейцев до захода солнца.

Казалось бы, защищать лошадей и мулов не имело смысла, потому что ночью индейцы могли легко ими завладеть. И все же, оставляя их там, мы руководствовались известными соображениями, тоже рассчитывая на темноту. Если бы нам удалось продержаться до наступления ночи, мы могли бы попробовать ускакать. Поэтому нам нужно было во что бы то ни стало отстоять наших животных от индейцев.

У меня нашлось лишь несколько секунд, чтобы попрощаться с моим славным скакуном, погладить изогнутую шею и прижаться губами к бархатной морде. Отважный конь! Испытанный и верный друг! Я готов был плакать, расставаясь с ним. Он отвечал на ласки тихим, жалобным ржанием, словно чувствуя опасность. Вдруг конь громко фыркнул, глаза его засверкали, ноздри раздулись: он услышал топот копыт и почуял врага. Я тоже услышал этот звук и бросился вверх по склону.

Мои спутники были уже на вершине и поспешно сооружали баррикаду. Присоединившись к ним, я тоже принялся за работу.

Наши вещи оказались весьма пригодными для такой цели. Они были достаточно легки и настолько плотны, что их не могли пробить ни пули, ни стрелы.

Когда индейцы приблизились, баррикада была закончена, и мы, притаившись за ней, ожидали их приближения.

Глава LIII

БОЕВОЙ КЛИЧ

Оглушительный боевой клич «ха-улу-у-у», вырвавшийся из сотни глоток, многократным эхом отдался в долине. От этого вопля могло дрогнуть самое мужественное сердце. В нем звучала не просто вражда к бледнолицым, но и жажда мести. Индейцы угрожающе жестикулировали, размахивали копьями и дубинками, натягивали луки. Пролилась кровь, — возможно, кровь их лучших воинов, — и взамен они жаждали нашей крови. Мы видели, что пощады не будет.

Правда, мы знали, что непосредственная опасность нам не угрожает. Это убеждение основывалось на опыте. Мне не раз приходилось встречаться с индейцами на юге, но я знал, что и на севере их тактика та же. Ошибочно полагать, что краснокожие бросаются в бой очертя голову. Они переходят в наступление, только если уверены в победе. В остальных случаях они довольно осторожны, особенно при встрече с белыми трапперами и даже с путешественниками, вступающими на территорию прерий с востока.

Индейцы боятся длинного охотничьего ружья. Только когда не удается военная хитрость или положение становится безвыходным, краснокожий воин идет в открытую атаку. Даже надежда на добычу не соблазнит самого отважного из них приблизиться на расстояние ружейного выстрела, так как он по опыту знает, что это несет смерть.

По всей вероятности, индейцы напали на караван, чтобы ограбить его, и жертвами их были те несчастные, которые, будучи уверены в своей безопасности, отстали от него. Они пали все до единого после отчаянного сопротивления, о чем свидетельствовали лежавшие возле них на траве трупы индейцев. Хотя нападающие и одержали победу, они понесли большие потери, вот почему, бросаясь на нас, они издавали угрожающие крики. Но, несмотря на это, я не боялся, что они тотчас же атакуют наш холм или хотя бы приблизятся к нему. Наши ружья простреливали пространство вокруг него на пятьдесят ярдов, и первый переступивший эту черту вряд ли остался бы в живых.

— Целься точнее! — скомандовал я. — Стрелять только наверняка!

В меткости моих товарищей я был вполне уверен. Верный Глаз недаром получил это прозвище, а как стреляет молодой охотник, я видел сам. Лишь наш ирландец вызывал некоторое сомнение. Точности его прицела мешала излишняя горячность, но зато в его храбрости можно было не сомневаться.

Едва я отдал этот приказ, как