Кое-как стала решаться финансовая проблема. Миллер сумел получить 600 тыс. долларов от русского посла в Вашингтоне, в распоряжении которого остались средства не только царского и Временного правительств, но и правительства Колчака. Миллион франков перевел через Земско-городской союз на нужды армии русский агент в Токио. Было принято также решение, за которое потом Врангель подвергался серьезным нападкам — о распродаже невостребованных ценностей Петроградской ссудной кассы, эвакуированной во время войны в Крым, а оттуда в Сербию. Законные их владельцы погибли или были раскиданы кто где (при объявлении таковых предусматривалась выплата стоимости заклада). Общественность, осуждавшая эту акцию Врангеля, как нарушение права собственности, обычно забывала, что другим «собственником» пыталось выступить советское правительство, славшее ноту за нотой и добивавшееся возврата ценностей в свое распоряжение. Впрочем, в значительной мере такое возмущение и инспирировалось теми же большевиками.

Вскоре завершились переговоры в Болгарии, продолженные после отъезда Шатилова ген. Вязьмитиновым. Несмотря на противодействие крайне левых сил, правительство решило принять белогвардейцев. Оно выставило лишь два условия что русские будут прибывать организованно со своим командным составом и что верховное командование поручится за их благонадежность. Сыграло роль широко распространенное здесь понятие славянского братства, традиционные симпатии к русским со времен Шипки и Плевны — приют белогвардейцам рассматривался как ответная помощь России в беде. Имели место и чисто практические соображения надежда улучшить финансовое положение за счет обмена на левы валюты, переводимой на содержание русских войск. К тому же после капитуляции по условиям мира большая часть болгарской армии была расформирована. Теперь страна получала готовые прекрасные войска, которые даже не требовали от нее расходов. Она свободно могла разместить их в своих опустевших казармах, даже обеспечить обмундированием со ставших ненужными складов. Врангель предлагал и дальнейшее сотрудничество — например, открыть в Софии русскую военную академию под руководством ген. Юзефовича, где могли бы обучаться и болгарские кадры поскольку по условиям мира Болгарии запрещалось иметь свои академии. Но это предложение встретило возражения сербов, не желавших усиления соседей.

Для Врангеля согласие Болгарии стало тем более важным, что войска, которые предстояло обеспечивать "за свой счет", было гораздо выгоднее направить именно туда. Жизнь там была дешевле, и из-за низкого курса лева стоимость содержания 1 человека в Сербии равнялась содержанию 4 человек в Болгарии.

И началась переброска Русской армии из негостеприимных лагерей в балканские страны. Первыми в Югославию направлялись кавдивизия Барбовича, 4103 чел., - для службы в пограничной страже, а на работы по строительству железных и шоссейных дорог — технический полк в 1,5 тыс. чел., а также отряд кубанцев и донцов ген. Фостикова, 3 тыс. чел. Лагеря на о. Лемнос из-за самых плохих условий существования решили эвакуировать в первую очередь. Для отправки в Болгарию назначались 4573 чел. донцов бригады Гуселыцикова — на предоставленные там работы, и группа войск 1-го корпуса в 8336 чел. под командованием Витковского — для размещения за счет главнокомандующего. Вторым эшелоном предполагалось перевезти на Балканы три кадетских корпуса, училища, лазареты, семьи. Приказ Врангеля гласил:

"Части армии, перевозимые в первую голову, будут устроены на различного рода работы. Остальные же (1-й армейский корпус) за отсутствием пока аналогичных предложений сохранят порядок жизни войсковых организаций и будут расположены казарменно. Армия должна существовать в полускрытом виде, но армия должна быть сохранена во что бы то ни стало".

В июле в Галлиполи прошел ряд торжеств. 12.07 — производство юнкеров в офицеры, а затем — открытие памятника над могилами белогвардейцев, умерших здесь, и братскими могилами русских военнопленных прошлых войн. Закладка его состоялась 9.05. По приказу Кутепова каждый воин должен был возложить на место памятника камень весом не менее 10 кг, в результате чего образовался курган из 24 тысяч камней. Он был увенчан мраморным крестом, а спереди на нем помещались российский герб и мраморная доска с надписью на русском, французском, турецком и греческом языках: "Первый корпус Русской армии своим братьям-воинам, в борьбе за честь Родины нашедшим вечный приют на чужбине в 1920–1921 годах и в 1845–1855 годах и памяти своих предков-запорожцев, умерших в турецком плену".

16.07 прошло торжественное открытие памятника — богослужение, парад, возложение венков в виде "тернового венца" из колючей проволоки и жести, передача командующим коменданту Галлиполи акта об охране русской святыни… Эти торжества стали и прощальными. "Галлиполийское сидение" кончалось, несколько зафрахтованных пароходов начали развозить армию в разные стороны.

Союзные оккупационные власти и здесь пытались ставить палки в колеса. Условием посадки на суда поставили разоружение. Назрел новый конфликт. Выкрутился из положения Шатилов. Не желая обострять отношений, приказал сдать неисправное оружие, а исправное переносить на пароходы в ящиках, тайно. Тайна, конечно, была шита белыми нитками, но формальности соблюдались, а французские офицеры, осуществлявшие непосредственный контроль за посадкой, предпочитали закрывать глаза на проносимые винтовки и пулеметы. В отличие от своего начальства, пытающегося крутить какую-то международную политику, они смотрели на вещи проще — черт с ними, с этими русскими, лишь бы убирались поскорее и подальше. Когда в Салоники прибыли первые 2 парохода с 5 тысячами белогвардейцев для следования далее в Югославию по железной дороге, ген. Шарли, придравшись к тому, что, по его сведениям, приехать должны были не более 3 тыс., приказал не пускать на берег «лишних». Врангелевцам пришлось чуть ли не силой выгружаться и пробиваться к станции — благо греки тоже смотрели на вещи трезво и транзиту русских не противились.

Продолжалась и агитация за переход на положение беженцев. Им обещали проезд в те же балканские страны, но уже в гражданском виде, независимо от армии. Набрав тысячу таких желающих, французы выделили им пароход и отправили в Варну. Но тут уж с возражениями выступила Болгария, напомнив о своих условиях приема русских и заявив, что в страну нежелателен въезд неорганизованных элементов, за которых не может поручиться главное командование. Хотя, в общем выход из армии не запрещался. Хочешь — уходи. Люди, пожелавшие сделать это, лишь обязаны были в 3-дневный срок перебраться в отдельный лагерь и до отъезда соблюдать требования воинской дисциплины. Но разлагающая агитация в войсках таким лицам запрещалась под угрозой военно-полевого суда. А командирам отъезжающих частей предписывалось не принимать с собой таких беженцев.

Осенью в Галлиполи еще оставались более 10 тыс. чел. Но им было уже полегче, чем прежде. Место стало «своим», хоть как-то обжитым. Ко второй зиме можно было подготовиться более капитально — рыли землянки, копили редкое здесь топливо, использовали для благоустройства вещи уехавших. А главное — больше не было гнетущей неопределенности и безысходности. Появилась надежда на скорое улучшение, и оставалось только ждать своей очереди отъезда.

Белогвардейцев не оставляли без внимания и советские спецслужбы. От захваченного Францией флота у Врангеля оставалось еще одно судно — яхта «Лукулл» водоизмещением 1600 т. По международным законам — последний кусочек русской территории. На яхте разместилась резиденция главнокомандующего. Здесь он жил, работал, проводил совещания в узком кругу, несколько раз посещал на ней лагеря. Кроме 33 чел. команды, на «Лукулле» располагались адъютанты, дежурные офицеры, 18 конвойцев охраны. 15 октября в 16.30 большой пароход «Адрия», шедший из Батума через Босфор под итальянским флагом, при хорошей видимости и спокойном море внезапно повернул на полном ходу в сторону «Лукулла», стоявшего на рейде. Тревожных гудков пароход почему-то не давал. «Адрия» застопорила машины и стала отдавать якоря лишь в 200 метрах от яхты, когда столкновение было уже неизбежным. Вахтенный офицер мичман Сапунов приказал бросать кранцы и побежал поднимать команду. Удар пришелся на левый борт, прямо в помещения, занимаемые Врангелем. Форштевень «Адрии» проломил борт «Лукулла» и застрял в нем. Потом пароход стал отваливать задним ходом. В широкую пробоину хлынула вода, и яхта затонула почти мгновенно. Не спустив шлюпок, не бросив спасательных кругов, «Адрия» отошла от места происшествия. Сам Врангель с женой и адъютантом по счастливой случайности незадолго до катастрофы съехал на берег в одно из посольств. Погибли повар и Сапунов, до последней секунды старавшийся принять какие-то меры. Утонули все имущество, документы и архив Врангеля. С помощью водолазов часть документации удалось потом поднять со дна в подпорченном виде. Остальное пропало. В ходе следствия капитан «Адрии» Симич и лоцман Самурский ссылались на сильное течение «форс-мажор», лишившее пароход возможности маневрировать. Выяснилось также, что Симич принимал меры, чтобы задержаться в карантине и пройти мимо «Лукулла» ночью. В общем, настоящие виновники угадывались достаточно прозрачно. Но прямых улик не было, и дело списали на "несчастный случай".