Но это заняло все же несколько минут.

* * *

Страх пришел к Андрею впервые именно в тот момент. Раньше им двигало любопытство. Он не терял способности наблюдать за людьми. Здесь же все было иначе — через секунду после взрыва он испугался. Испугался настолько, что между ним и всем миром вдруг возникла тонкая, почти прозрачная и в то же время странно непроницаемая стена, как бывает при горячке, — гул в ушах и в голове, слабость в ногах и некая замедленность движений рождаются телом и мозгом, чтобы легче спастись, чтобы не отвлекаться ни на что, кроме своего спасения.

Андрей не помнил раньше такого страха — раньше были испуги. Ты испугался упасть с обрыва и карабкаешься, цепляясь за корни, — это быстрый, преходящий испуг, о котором не помнишь через десять минут. Ты испугался пройти через кладбище, но прошел — и забыл. Здесь же был страх, который командовал тобой. В нем не было вариантов — через сколько-то минут транспорт потонет, и нужно оказаться либо в шлюпке, либо, держась за что-то, на поверхности воды — только не остаться на «Измаиле», который утянет за собой, в глубину, всех, кого сможет.

Андрей провел себя по груди и плечам, соображая в то же время, не забыли ли они внизу в каюте чего-нибудь необходимого. Руки не зря совершили это движение — ведь Андрей был лишь в брюках и сорочке, и карманы его были пусты. Впрочем, денег или ценностей у него не было… где портсигар?! Где портсигар?..

Конечно же, он в кармане тужурки — во внутреннем кармане тужурки, рядом, в том же застегнутом кармане, где лежат документы и оставшиеся сто рублей.

Корабль все более кренился вперед, и Иван Иванович, подняв свой чемодан, крикнул:

— Надо ближе к шлюпкам!

Шум воды, шум двигателей, крутящихся все более натужно, все растущий шум от множащихся человеческих криков создавали оглушительный и в то же время неслышный звон в ушах и голове.

— Мне надо вниз! — сказал Андрей Ивану.

— Ты сошел с ума! Что ты там забыл?

— Надо.

— Через пять минут ты уже не выберешься.

Андрей все это понимал, и все в нем требовало бежать следом за Иваном — прыгать в море, спасаться… Но внизу остался портсигар, который неожиданно показал Андрею, что уже обладает над ним некоей властью, необъяснимой доводами рассудка.

— Назад! — отчаянно закричал вслед Андрею Иван Иванович, но Андрей уже не слышал его. Он кинулся вниз по трапу — благо они не успели далеко отойти от него — с таким отчаянием и обязательностью, будто в глубинах тонущего корабля остался его собственный ребенок.

Навстречу поднимались люди — Андрей видел их лица, но не в состоянии был их запомнить, словно смотрел на них сквозь кисею, а столкновения с ними он лишь отмечал в сознании.

Он пробежал пустой салон и оказался в длинном, почему-то наклонном коридоре, по которому бегали — именно бегали, как будто не в силах найти выход, люди, а затем он удивился, потому что из безликой массы людей выделился капитан Белозерский, который вырывался от Авдеева, повисшего на нем. За Авдеева держалась его супруга и однообразно кричала — это было карикатурно и неестественно и потому еще, что Авдеевы были облачены в халаты поверх ночных рубашек, а капитан был при полном параде — он кричал Авдеевым:

— Милостивые господа, милостивые господа, я буду вынужден применить силу!

Андрей готов был прийти на помощь капитану, но внутреннее нетерпение заставило пробежать мимо — ворваться в каюту. Куртка висела на спинке стула, и Андрей начал натягивать ее, никак не попадая в рукав. В то же время он обшаривал глазами каюту, ища, что бы еще взять с собой, но брать-то было нечего. Корабль ощутимо вздрогнул и еще более накренился. На столе лежала большая черная записная книжка Российского — туда он записывал свои мысли по поводу расшифровки важных надписей. Она поехала к краю стола. Андрею стало жалко, что труд Российского пропадет, он схватил эту книжку и почувствовал облегчение, как ребенок, нашедший в углу под кроватью закатившийся туда красивый шарик.

Наконец он попал в рукав, натянул тужурку, стукнул себя ладонью по карману, где лежал портсигар, и от этого сразу успокоился. Андрей понял, что если корабль сейчас быстро пойдет ко дну, увлекая его за собой, то он успеет перенестись с помощью портсигара на несколько дней в будущее и у него будет шанс выплыть. Андрей, уже не суетясь, открыл дверь в коридор и был удивлен тем, что там темно, — видно, вода добралась до жизненных центров транспорта и электричество выключилось.

Андрей помнил, куда бежать, и даже примерно знал, сколько шагов от каюты до салона. Он побежал и тут же врезался в какого-то человека, который глухо вскрикнул и попытался вцепиться в Андрея, но Андрей вывернулся.

— Идите за мной, сюда! — крикнул он.

— Иду, иду, — откликнулось сразу несколько голосов.

Вот и салон. Здесь светло — дневной свет вливается в иллюминаторы. Видно, насколько круто накренился «Измаил» на нос — у лестницы образовалась кучка кричащих и мешающих друг другу людей. Теряя равновесие, они мешают друг другу подняться наверх и уже не понимают, что им надо сделать, чтобы спастись.

Андрей подбежал к людям, топтавшимся у лестницы, и резко рванул на себя толстого мужчину, который застрял на подъеме и, вцепившись в соседей, полностью перекрыл лестницу.

— Спокойно! — закричал Андрей что было сил, но не его голос, а освобождение лестницы сыграло основную роль — люди кинулись наверх, толкаясь чемоданами, схваченными в спешке и безумии вещами. Уже поднявшись наверх, в ослепительное, доброе солнечное утро — в такое утро не бывает трагедий, в такое утро люди не могут погибать, — Андрей увидел вдруг не людей, а вещи, которые люди несли, чему они отдали предпочтение. У некоторых были чемоданы, и малые и, чаще, объемистые — вот пожилая чета, еле живые, волокут чемодан, который размером больше их самих, — словно собираются на этом чемодане плыть, как на плоту. А этот мужчина несет картину — в большой массивной золотой раме — картина плохая, даже Андрею это понятно, — но почему-то именно она воплотила сейчас для этого человека самое дорогое, что нужно унести с тонущего корабля. Мимо пробежала женщина в шубе, надетой на один рукав, второй рукой она прижимала ребенка…

Палуба накренилась настолько, что на ней было трудно стоять.

Андрей ринулся к борту, где более всего толпился народ. Но добежать не успел, потому что увидел, как совсем молоденькая сестра милосердия в невероятном отчаянии и напряжении сил волочит носилки с раненым, другой конец носилок отстукивает по ребристой поверхности палубы — будто барабанщик учится стучать; у раненого забинтована голова — расширенные страхом и волнением глаза блестят, и он невнятно повторяет: «Брось, брось… оставь…», и в этом слышна его отчаянная надежда, что девушка не оставит его — хотя по здравом размышлении непонятно, куда она может оттащить носилки — как будто часть палубы утонет обязательно, а другая, может быть, и спасется. Андрей, не размышляя, подхватил носилки, и они отнесли их к борту.