Они вышли во двор. Лакей подозвал графский экипаж, они забрались внутрь. Хорнблауэр ничего не соображал от насморка и пережитого волнения. После странного инцидента с молодым князем он окончательно перестал понимать, что к чему.

— Итак, Хорнблауэр, это ваш мичман, — сказал Сент-Винсент.

Голос его так походил на грохот колес по мостовой, что Хорнблауэр не знал, правильно ли он расслышал, тем более адмирал сказал что-то очень странное.

— Простите, милорд?

— Вы меня прекрасно слышали. Я сказал, что это ваш мичман — князь Зейц-Бюнауский.

— Но кто он?

— Один из немецких князей. В прошлом году Бони по дороге к Аустерлицу выгнал его из княжества. Страна кишит немецкими князьями, которых Бони повыгонял из их княжеств. Но этот, как вы слышали, приходится королю внучатым племянником.

— И он будет моим мичманом?

— Именно. В отличие от прочих он молод и еще может чему-нибудь научиться. По большей части они поступают в армию. В штаб. Бедный штаб. Но теперь в моде флот — впервые с немецких войн. Видит бог, мы выигрываем битвы, а солдаты — нет. Так что всякие недоделанные аристократы, вместо того чтобы идти в драгуны, поступают теперь на флот. Его величество сам выбрал карьеру для своего племянника.

— Я понял, милорд.

— Ему это будет не вредно. «Атропа», конечно, не дворец.

— Я как раз подумал об этом, милорд. Мичманская каюта на «Атропе»…

— И все-таки туда вы его и поместите. Места на шлюпе мало. На линейном корабле ему еще можно было бы выделить отдельную каюту, но на «Атропе» пусть довольствуется тем, что есть. Икры и дичи тоже не будет. Я пришлю на сей счет приказы, конечно.

— Есть, милорд.

Заскрежетали тормоза. Экипаж остановился возле Адмиралтейства. Кто-то открыл дверцу, и Сент-Винсент начал приподниматься с сиденья. Хорнблауэр прошел с ним до портика.

— Желаю вам всего хорошего, Хорнблауэр, — сказал Сент-Винсент, протягивая руку.

— До свидания, милорд.

Сент-Винсент глянул на него из-под бровей.

— У флота есть две обязанности, Хорнблауэр, — сказал он. — В чем состоит одна, мы все знаем, — сражаться с французами.

— Да, милорд?

— О другой мы думаем реже. Мы обязаны оставить по себе флот не худший, чем тот, на котором служили. Сейчас у вас выслуга меньше трех лет, Хорнблауэр, но со временем вы станете старше. Не успеете вы оглянуться, как окажется, что у вас сорок три года выслуги, как сейчас у меня. Поверьте, время идет быстро. Возможно, тогда вы повезете ко двору другого молодого человека.

— Э… да, милорд.

— Если это с вами случится, Хорнблауэр, выбирайте тщательно. Человек может ошибаться, но пусть он ошибается честно.

— Да, милорд.

— Это все.

Ничего не говоря, старик пошел прочь, оставив Хорнблауэра с Брейсгедлом под портиком.

— Джерви расчувствовался, — сказал Брейсгедл.

— Похоже.

— Я думаю, он хотел сказать, что вы ему приглянулись, сэр.

— Но якорь с наветренной стороны он себе тоже оставил, — заметил Хорнблауэр, вспоминая слова Сент-Винсента, что человек может ошибаться.

— Джерви никогда не прощает, сэр, — серьезно сказал Брейсгедл.

— Что ж… — Хорнблауэр пожал плечами.

Служба на флоте приучила его к фатализму. Не следует забивать себе голову неприятностями, которые только могут произойти.

— Я заберу свой плащ, если позволите, — сказал он, — поблагодарю вас и распрощаюсь.

— Может, выпьете чего-нибудь? Чашку чая? Может, хотите поесть, сэр?

— Нет, спасибо, мне пора.

Мария ждет в Дептфорде, изнывая от желания услышать про двор и про короля. Она страшно взволновалась, когда Хорнблауэр рассказал ей, куда собирается. Мысль, что ее муж встретится лицом к лицу с помазанником Божиим, поразила ее — пришлось повитухе предупредить, что от излишних волнений у нее может сделаться горячка. А его не только представили королю. Король еще и говорил с ним, обсуждал его дела. Мало того, определил к нему на корабль мичманом настоящего князя — низложенного, правда, но зато своего внучатого племянника, связанного с королевской семьей узами крови. Марию это приведет в такой же восторг, как и то, что Хорнблауэра представили ко двору.

Она захочет узнать о приеме все: и кто на нем был (Хорнблауэр пожалел, что не узнал никого из стоявших за троном), и кто был во что одет. На это ответить будет легче, поскольку женщины на утренний прием не допускаются, а мужчины по большей части были в мундирах. Рассказывать придется осторожно, чтобы не задеть ее чувства. Сам Хорнблауэр сражался за свою страну, точнее сказать — за идеалы свободы и приличий против беспринципного тирана по ту сторону Ла-Манша. Банальный штамп «за короля и отечество» отнюдь не выражал его чувств. Его готовность положить жизнь за своего короля не имела никакого отношения к доброму пучеглазому старичку, с которым он разговаривал утром. Это означало, что он готов умереть за систему свободы и порядка, которую этот старичок олицетворяет. Но для Марии король олицетворяет нечто большее, чем свободу и порядок. Он помазанник Божий, и говорить о нем надо не иначе как с благоговейным страхом. Повернуться к королю спиной было бы для Хорнблауэра нарушением некоего соглашения, сплачивающего страну перед лицом опасности, для Марии — почти святотатством. Надо следить за собой, чтобы не отозваться о старичке легкомысленно.

И при этом, думал Хорнблауэр, пока гичка везла его мимо Тауэра, к его службе на флоте Мария подобного пиетета не испытывает. Для нее это достойный джентльмена род занятий, он дает ей общественное положение, иначе недостижимое, способ прокормить ее обожаемого ребенка — детей, теперь, когда родилась маленькая Мария. Но самопожертвование, честь, слава — такие категории мало волновали Марию. Скорее всего, она полагала их чисто мужскими выдумками, изобретенными сильным полом для того, чтобы самоутверждаться над слабым, в то время как женские уверенность в себе и сознание превосходства не нуждаются в искусственных подпорках.

С удивлением Хорнблауэр обнаружил, что гичка приближается к «Атропе». Ему следовало смотреть во все глаза: все ли там в порядке и достаточно ли быстро вахтенный офицер приметил идущую по реке гичку. Теперь он едва успел ответить на приветствия лейтенанта Джонса. Вот Дептфордский док, за ним Провиантский двор. Несколько человек перегоняли с баржи на причал стадо свиней, предназначенных на убой и засолку.

— По сторонам не глазеть! — рявкнул рулевой.

Видимо, кто-то из гребцов шепотом отпустил шуточку по поводу свиней. Трудно было поверить, что твердые как камень куски вещества, извлекаемые из бочек с рассолом, ведут свое происхождение от таких достойных, таких приличных животных. Хорнблауэр полностью разделял чувства своих матросов.

Рулевой подвел гичку к Дептфордскому пирсу, Хорнблауэр вышел на причал и зашагал к «Георгу», где ждала семья. Сейчас он сядет рядом с Марией