Можно предположить для северного общества массивную аскетическую тенденцию, как монашескую, так и мирскую. Однако личный уровень социального действия может и должен органично дополняться высшим уровнем – ценности должны быть известны, хорошо прописаны и не допускать перетолкования и извращения. В этом смысле, в противоположность Западу, проявляющему интерес прежде всего к гетеродоксии, как источнику инновационных изменений, Северу будет интересна прежде всего Ортодоксия, – определенность, ясность и выверенность религиозного учения. Уже сегодня наряду с фундаменталистским этнокультурным «традиционализмом» и либеральным релятивизмом в русском Православии существует влиятельное неоортодоксальное течение, ориентированное не на «традицию» в ее культурном измерении, а на святоотеческое «Предание», как надвременной и надкультурной критерий церковной Истины. Важным в духовной практике для новой ортодоксии представляется не «культурное» (то есть обычай, частное предписание), а собственно религиозное, то есть либо универсальное (догмат), либо частное, имеющее универсальное обоснование (канон, обряд). Неоортодоксальные тенденции будут диктовать постепенное возвращение общественного интереса к Церкви, как к универсальному сообществу верующих и как к духовной инстанции, полномочной выносить суждение относительно основополагающих ценностей. Ценность не может быть «выработана» или «открыта» (то есть быть чем-то относительно историческим), она должна быть дана свыше, то есть быть предельно генеральной. Отсюда легко предположимо и особое внимание к типу поведения, противостоящему разрушающему ценности варварству – монашеской аскезе, святости, как к типам поведения, созидающим ценности…»

Люди с северным характером породят и власть, которая по природе своей весьма отличается от власти западного типа. Особенно – от современного устройства государства в Западном мире.

«…Для современных западных государств характерна „специализация“ власти, отход от тотальности политического во все более и более „профессиональную“ бюрократическую деятельность. В умах крайних либералов правительство все чаще представляется как бы особой „корпорацией“, нанимаемой обществом на работу по управлению. Власть все более и более отделяется от общественных ценностей, от тех норм, которые определяют общественное устроение, над „профессиональным“ бюрократическим режимом (в веберовской теории господства кажущемся высшим выражением рациональности) все меньшую власть имеют нравственные или правовые нормы, и все большую – „законы Паркинсона“, описывающие реальность бюрократических систем. Власть в современном западном обществе даже не сужает свои пределы, а рассыпается, распыляется по множеству инстанций. Налицо не столько специализация, сколько кризис власти, утрата понимания ее природы.

Цивилизационная ориентация Севера открывает перспективы для формирования иного типа властвования – достаточно специализированного, но более соответствующего понятию власти. Это власть чрезвычайная, относящаяся к сферам обеспечения общественной безопасности, защите существования общества в целом, и власть нормотворческая, преобразующая внеполитический хаос в окультуренный и отрегулированный политический космос. В противоположность «бюрократическому» государству Запада такой тип государственности можно назвать чрезвычайным.

Этос Севера не может не способствовать увеличению внимания к развитию спецслужб. Предотвращение негативного поведения возводится в политический и военный принцип, одним из элементов которого станут предупредительные удары. Неизбежно развитие разведки и сил специального назначения, готовых нанести удары по управляющим центрам противника задолго до предполагаемой агрессии. То исключительное уважение, окруженное мифологическим ореолом, которое питали русские к своим спецслужбам на протяжении ХХ века, не может быть случайной психологической чертой. Интересно, что в ходе политической борьбы в России в 1999–2000 годах в качестве реальных претендентов на власть котировались исключительно бывшие разведчики (что характерно – не военные). В политическом смысле формирующееся общество может быть названо обществом безопасности, в чем-то даже обществом перестраховки, что вполне естественно в виду исключительной остроты современных глобальных угроз. Однако это не тождественно «полицейскому государству», – речь идет не столько о тотальном контроле и ограничении, сколько о неограниченном целевом воздействии государства на любые сферы общественной жизни. Например, вместо цензурного запрета (например – на критику власти), будут использоваться технологии увеличения привлекательности образа власти, с одной стороны, и нейтрализации негативного воздействия критики на массовое сознание, – с другой…»

Своеобразной окажется и северная экономика. Здесь не будет нынешнего западного бизнеса «в стиле фанк» с его безумной погоней за новым ради самой погони.

«…Для адаптивной функции общества (к которой, прежде всего, относится экономика) для Запада характерен упор на формирование инноваций, позволяющих разрешить новые проблемы. Экономика освобождается от многочисленных ограничений, ради того, чтобы продуцировать инновации. Однако механизмом стимулирования инноваций выступает преимущественно рыночный обмен, находящийся под существенным корректирующим влиянием структур „капитализма“ (в терминологии Фернана Броделя). Промышленная революция на Западе, по мнению Броделя, стала следствием серьезного ослабления влияния капитализма на рыночную экономику, инновации перестали сдерживаться узкокорыстными интересами финансистов. Периодические экономические кризисы, потрясавшие западную экономику, были средством стряхнуть бремя спекулятивных „капиталистических“ структур, а „бескризисность“ западного развития последних десятилетий говорит о том, что сегодня экономические процессы находятся под жестким контролем со стороны транснационального сообщества. Феномен „постиндустриальной экономики“ Запада знаменует разрыв между адаптивной функцией экономики и инновационными механизмами. Инновация, перестав быть средством повышения адаптации, становится самостоятельным товаром, однопорядковым с ценными бумагами, предметом торга на рынке современной „виртуальной экономики“. „Новое“ становится самоценностью до такой степени, что фактически дезадаптирует человека и общество, само превращается в проблему (этот эффект хорошо известен пользователям компьютерных программ, более новые версии которых, в половине случаев, оказываются дискомфортней и непрактичней старых).

Инновационная установка Севера, на наш взгляд, будет носить иной характер. Установка на превентивное обеспечение безопасности общества, как на одну из ценностей, будет диктовать широкое развитие инноваций, поскольку возникающие угрозы могут иметь самый неожиданный характер, а значит никогда не известно – что именно может оказаться жизненно необходимым в следующий момент. С другой стороны, первостепенное внимание будет уделяться адаптивному, утилитарному аспекту инноваций – от любого продукта будут требоваться его удобство, надежность, простота в обращении.

Другим возможным достижением северной сверхмодернизации может стать формирование неорыночного хозяйства, то есть экономики свободной, с одной стороны, от тотального бюрократического контроля, характерного для современных западных обществ, с другой, от не менее жесткого давления со стороны «капиталистических» структур. Государственное воздействие на такую экономику видимо будет носить характер, аналогичный воздействию на другие сферы общественной жизни – глубокий, но целевой, преследующий интересы выживания общества в целом. Главной задачей государства будет не столько регулирование, сколько недопущение криминального воздействия на экономику, устранение негативного экономического поведения.