Так или иначе, нас здесь интересует не вопрос личной осведомленности и вины, а поразительное выступление Гиммлера, в котором он ставил знак равенства между очисткой Варшавского гетто и «прочесыванием» легкой промышленности. Гиммлер призвал гауляйтеров пойти на болезненные жертвы, которых требовала мобилизация страны, с тем же радикальным энтузиазмом, который считался вещью самоочевидной по отношению к еврейскому вопросу. Решение и той и другой задачи было объявлено необходимым для выживания нацистского режима. И ту и другую задачу следовало выполнять, не считаясь с сантиментами. Все собравшиеся в зале разделяли ответственность и за то и за другое. Вне зависимости от того, присутствовал ли там Шпеер, Гиммлер явно хотел внушить своим слушателям, что он здесь. Шпеер неоднократно упоминал Гиммлера в своей речи, и тот отплатил ему такой же любезностью. Идея о том, что Шпеер или Мильх хотели бы дистанцироваться от всего того, что говорил рейхсфюрер, несомненно, показалась бы его аудитории абсурдной. Цель совместного появления Гиммлера и Шпеера в Позене в том и заключалась, чтобы привлечь внимание к взаимному соответствию между подчинением всей гражданской экономики Шпееру и новой ролью Гиммлера в качестве рейхсминистра внутренних дел. Как мы уже видели, к концу года гауляйтеры были формально вовлечены в эти взаимоотношения, получив обязанность осуществлять политический надзор над местной гражданской администрацией в дополнение к своей роли региональных комиссаров по обороне (Reichsverteidigungskommissare)[1927]. Задача Позенского съезда заключалась в том, чтобы сплотить региональное нацистское руководство вокруг новой оси, сформированной Шпеером и Гиммлером в Берлине. Фундаментом для этого служила общая готовность защищать гитлеровский режим до последнего, мотивировавшаяся, по крайней мере отчасти, их совместной ответственностью за кампанию массовых убийств, принявшую почти невообразимые масштабы.

III

Единственный луч света, который Шпеер послал своей аудитории в Позене, сводился к надежде на то, что Германия вскоре сумеет преодолеть технологическое отставание, накопившееся с начала войны[1928]. По мере того как военное положение Германии становилось все более безнадежным, обещания технических чудес стали играть все более важную роль в нацистской экономической политике. В 1942 г. и начале 1943 г. Гитлер возлагал большие надежды на новое поколение танков. Однако на Курской дуге ни «Пантера», ни «Тигр» не сумели сказать решающего слова[1929]. Собственно говоря, Гитлер был настолько разочарован «Пантерой», что серьезно подумывал о том, чтобы разобрать уцелевшие машины и использовать их пушки, имевшие высокую скорострельность, в неподвижных противотанковых укреплениях. Преувеличенные ожидания, за которыми следовало сильнейшее разочарование, стали типичной чертой процесса разработки нового немецкого оружия после зимнего кризиса 1941–1942 г. И у некоторых авторов возникает искушение интерпретировать этот цикл как симптом неэффективности и иррациональности, и в частности, как показатель неспособности режима наладить широкие связи между военными и гражданскими специалистами[1930]. Однако такая оценка явно слишком драматизирует ситуацию[1931]. В конце концов, едва ли можно утверждать, что немецкая программа разработки новых вооружений отличалась существенно меньшей продуктивностью, чем, скажем, британская. Источник проблем лежал не в какой-то особой иррациональности «нацистской социальной системы», а в безнадежности ситуации, в которой оказалась Германия. Отчаянная потребность в техническом решении проблемы приводила как к преувеличенным надеждам, возлагавшимся на отдельные системы вооружений, так и к ускоренному осуществлению очень рискованных проектов, итоги которого становились еще более непредсказуемыми из-за постоянных проблем с рабочей силой и материалами. Самолет Ме-210, танки «Пантера» и «Тигр», ракеты Фау-1 и Фау-2, всевозможные реактивные и ракетные самолеты, подводные лодки XXI серии – все это были многообещающие виды оружия. К концу войны «Пантера», оказавшаяся таким разочарованием под Курском, превратилась в боевую машину, вызывавшую зависть у западных держав и послужившую образцом при создании послевоенных основных боевых танков[1932]. Ее ранние «детские болезни», как и в случае других образцов чудо-оружия, проистекали из того факта, что ее поспешили поставить на конвейер и бросили в бой, не проведя серьезных испытаний. Более того, подобно всем другим детищам немецких конструкторов, она была не в силах вывести Германию из безнадежной стратегической ситуации и потому не могла не вызвать разочарования.

В качестве иллюстрации к тем проблемам, которые преследовали немецкую военную экономику на последних этапах Второй мировой войны, заманчиво сослаться на прославленные подлодки XXI серии, воплощавшие в себе все большую фантастичность пропаганды германского оружия и все более авторитарный стиль работы Шпеера на посту министра[1933]. В 1942 г. кораблестроение давало пример самых сердечных отношений между министерством Шпеера и немецкой промышленностью. Несмотря на то, что поставки для флота поначалу не входили в компетенцию Шпеера, Фриц Тодт обсуждал возможность создания соответствующего главного комитета еще осенью 1941 г. В этом отношении его восторженно поддерживал Рудольф Блом, в качестве владельца гамбургской верфи Blohm & Voss являвшийся самым видным кораблестроителем в стране. Блом был капиталистом-реакционером того же сорта, что и Рехлинг, и, подобно Рехлингу, входил в число любимцев Гитлера. Возглавляя с весны 1942 г. главный комитет, Блом в тесном сотрудничестве с Эрнстом Кордсом, представителем принадлежавшей Круппу верфи Germaniawerft, стремился внести серьезные изменения в процесс производства стандартных подлодок серии VII–C[1934]. На давно существовавших верфях поощрялось строительство лодок большими сериями, и как можно большее число операций передавалось по субподрядам сухопутным предприятиям по производству стальных конструкций. Однако с учетом того, как развивалась «Битва за Атлантику», усилий Блома и Кордса было недостаточно для того, чтобы спасти подводный флот Германии. Несмотря на то что число подводных лодок, пригодных для действий в Атлантике, выросло с 85 в мае 1942 г. до 200 с лишним год спустя, подводные лодки серии VI 1-С, составлявшие основу немецкого флота, становились все более беззащитными перед авиацией и электронными технологиями, которыми располагали британские и американские военно-морские силы. К концу мая 1943 г. Дениц был вынужден отказаться от борьбы на главных судоходных линиях в Атлантике. Прямым последствием этого поражения стало обращение Деница, в начале 1943 г. назначенного главнокомандующим флота, к Шпееру в надежде на то, что он сумеет сотворить «оружейное чудо» и для флота[1935]. Дениц надеялся, что в обмен на подчинение верфей непосредственно Министерству вооружений Шпеер обеспечит его рабочей силой и материалами, необходимыми для массового строительства нового поколения передовых субмарин. Надежды германского флота были связаны с революционной подлодкой XXI серии, которую можно назвать первой настоящей подводной лодкой в мире. Субмарины всех предыдущих типов, использовавшиеся как германским, так и другими флотами, были вынуждены большую часть времени находиться в надводном положении, что позволяло им использовать дизельные двигатели для поддержания разумной крейсерской скорости. Подводные лодки погружались под воду и переключались на гораздо менее мощные электромоторы лишь при непосредственном контакте с врагом. Напротив, конструкторы лодок XXI серии постарались обеспечить им как можно более высокую подводную скорость и как можно большую длительность пребывания под водой. Обтекаемая форма и мощные аккумуляторы этих лодок позволяли им развивать под водой скорость в 17 узлов, и это давало им возможность быстро уходить из зоны действия британских и американских сонаров. Кроме того, они могли оставаться в подводном положении несколько дней подряд, раз в сутки проводя не более трех часов у самой поверхности воды, чтобы дизельные моторы могли получать воздух, поступавший через шнорхели. Проблема, как и в случае всех остальных видов немецкого чудо-оружия, заключалось в том, что для превращения этой превосходной конструкции в полноценное оружие, пригодное для массового производства, требовалось время. Согласно оценкам, сделанным руководством флота весной 1943 г., даже ускоренная программа опытно-конструкторских работ не позволяла ввести первые подлодки XXI серии в строй раньше, чем в ноябре 1944 г. Что касается серийного производства, то оно не могло начаться раньше марта 1945 г. Это означало катастрофу. Проиграв «Битву за Атлантику», Дениц не мог себе позволить дать союзникам передышку в целых два года.