жезл генералиссимуса, великий полководец прошел нелегкий путь солдата. Думаю, что Калерия Александровна не сделала ошибки, что вот уже семь лет как работает с «трудными» подростками и на практике, в гуще жизни, занимается тем, что мы, теоретики, анализируем и обобщаем. — Председатель глубоко вздохнул и, встретившись взглядом с профессором Угаровым, который всем своим видом выражал согласие и одобрение, продолжал: — Мне было приятно узнать от Петра Ниловича, что Калерия Александровна собирается в этом году поступать в аспирантуру по его кафедре. Так что выступление Калерии Александровны мы с вами, уважаемые коллеги, выслушаем как оселок практики, на котором мы проверяем истинность и ценность наших теоретических поисков и обобщений. Прошу, Калерия Александровна. — Председатель провел ладонью по своей седой шевелюре и сел.

В зале наступила такая тишина, что было слышно, как поскрипывал под ногами Калерии рассохшийся паркет, когда она шла между рядами столов к стоявшей на возвышении кафедре. Высокая, стройная, в приталенном кителе, в модных австрийских туфлях на высоком каблуке, пожираемая взглядами аспирантов и студентов–старшекурсников, которые в своих планах на будущее втайне уже наметили аспирантуру, она поднялась на кафедру неторопливо, почти величественно, словно ей предстояло сказать самое главное, самое решающее, что можно было сказать в ходе защиты.

Калерия достала из кармана кителя заметки, где были записаны приготовленные ею тезисы выступления, положила их на барьерчик кафедры. Взгляд Петра Ниловича, в котором лучились доброта и преданность, словно обжег ее. Так смотрит на своего хозяина старая, умная собака, которая никак не ожидает, что в следующую минуту этот никогда не обижавший своего пса хозяин вдруг пинком нанесет по его голове сильный удар. А за что? — собака никогда этого не поймет.

Переведя дыхание, Калерия начала:

— Товарищи члены ученого совета!.. Я считаю за честь быть приглашенной на сегодняшнюю защиту, которая прошла на таком высоком профессиональном уровне и при таком единомыслии и единодушии в оценке работы диссертанта Яновского. Все выступления были очень интересные, глубокие, и мне, уже отвыкшей за семь лет практической работы от некогда близкой академической стихии научных баталий и теоретических споров, ничего не остается, как только присоединиться ко всем выступавшим передо мной товарищам. Работа, которая была сегодня предметом взволнованных выступлений, — поистине талантливая, она представляет интерес не только для педагогики как науки, но и для нас, практиков. — И снова Калерия взглядом наткнулась на расцветшего всеми своими морщинками Петра Ниловича. Она даже успела заметить, как он, перед тем как встретиться с ней взглядом, посмотрел на Верхоянского и покачал головой так. словно хотел сказать ему: «Ну как?!. Видишь мою ученицу в работе?.. То–то, друг мой!..»

Легким и плавным движением пальцев Калерия чуть ослабила галстук, словно он душил ее, и, переложив на кафедре бумажки, продолжала:

— Роль моя сегодня в процедуре защиты незавидная. Более того, я бы сказала — палаческая. И палачески не в плане несправедливой жестокости, а в плане праведном, в плане торжества истины и справедливости. Дело в том, что работой, которую читали и достойно оценили официальные оппоненты и доцент Чекулаев, занимались также люди, совершенно не имеющие прямого отношения к педагогике как к науке. Работой аспиранта Яновского занимались юристы–криминалисты и эксперты. Может быть, не всем известно, что в советском праве есть специальные статьи, по которым применяются санкции за плагиат.

Калерия отпила несколько глотков воды и, окинув взглядом замерший зал, продолжала:

— По работе аспиранта Яновского была проведена сравнительная текстологическая экспертиза, которая специальным актом сделала заключение, что пятьдесят процентов текста диссертанта Яновского почти без изменений, с незначительной редакционной правкой, взяты из диссертации Иванова Сергея Ивановича, защищенной восемь лет назад в Воронежском государственном университете. Я сама прочитала обо эти диссертации, и по моему приблизительному подсчету могу смело утверждать, что больше половины текста из диссертации Иванова перекочевало в диссертацию Яновского. Я постараюсь объяснить и доказать свое резко отрицательное отношение к подобному факту, потому что моя сегодняшняя роль в выступлении стоит уже не в плане научной оценки диссертации Яновского, а в правовом аспекте оценки самого факта, который по нашему советскому законодательству квалифицируется как один из видов правонарушения.

Профессор Угаров так втянул голову в плечи, что со стороны могло показаться, что над ним только что пронеслась шаровая молния. Широко раскрытыми немигающими глазами он испуганно смотрел то на Калерию, то на Яновского, лицо которого было закрыто ладонью, словно в глаза ему кто–то швырнул горсть песка.

А Калерия, справившись с волнением, продолжала:

— Сегодня я выступаю но только потому, что была персонально приглашена на эту защиту моим глубокоуважаемым учителем профессором Петром Ниловичем, а также известным советским ученым профессором Гордеем Каллистратовичем Верхоянским, с работами которого я была знакома, когда была еще студенткой. Сегодня я выступаю с согласия и разрешения одного из отделов уголовного розыска, что находится на Петровке, тридцать восемь. — Упоминание «Петровки, тридцать восемь» пахнуло на присутствующих в зале ледяным ветром. Вряд ли в Москве найдется человек, который не знает, чем занимаются люди, работающие в доме под номером тридцать восемь на улице Петровка.

Ученого секретаря забил астматический кашель, отчего лицо его налилось кровью, а посиневшие губы жадно хватали воздух. Верхоянский, откинувшись в кресле, неподвижно сидел с закрытыми глазами.

Откашлявшись, Калерия продолжала:

— Выступаю я сегодня еще и потому, что мне официально известен факт, который должен быть известным и членам ученого совета. — Калерия сделала паузу и легкой отмашью руки поправила прическу. Чувствуя, что голос ее от волнения садится, она отпила из стакана глоток воды. — Считаю также необходимым сообщить ученому совету, что две недели назад следственным управлением Фрунзенского района города Москвы против Яновского возбуждено уголовное дело, в котором он обвиняется в умышленном нанесении тяжких телесных повреждений, вызвавших длительное расстройство здоровья, шестнадцатилетнему подростку, который приходится ему неродным сыном. — Калерия бросила взгляд в сторону двух стенографисток, лихорадочно записывающих текст ее выступления. — Я это заявляю под протокол с полной ответственностью. И хотя этот скорбный факт нанесения телесных повреждений подростку, к тому же сироте, к сегодняшней защите не имеет прямого отношения, я все–таки хочу обратить ваше внимание, уважаемые члены ученого совета, что у соискатели Яновского его педагогическая теория глубоко расходится с практикой воспитания собственного сына. Прошу это обстоятельство учесть при решении вопроса о присуждении ему степени кандидата педагогических наук. — Последние слова Калерия произнесла таким тоном, что профессор Угаров, сморщившись словно от нестерпимой боли, ладонью закрыл глаза.

Калерия взяла с барьерчика кафедры новый листок и положила его