— Спокойно, — сказал Удалов. — Без паники. У меня задача — найти Минца. А как исправлять положение, подумаем вместе. Рассказывай. Коротко, внятно. Начинай!

Грубин подчинился.

— Произошло это три с половиной года назад. Был у нас Предгором Селиванов…

— У нас тоже, — сказал Удалов. — Потом на пенсию ушел.

— И занял его место Пупыкин, Василий Парфеныч.

— Все пока сходится.

— Времена были тихие, не шатко — не валко… Сначала Пупыкин ничего вроде бы и не делал. Все повторял: как нас учил товарищ Селиванов… А потом начались кадровые перестановки. То один на пенсию, то другой, того с места убрали, этот назначили… И тон у Пупыкина менялся. Уверенный тон становился. Ботинки заказал себе в Вологде на высоких каблуках… Пилипенку приблизил…

— Знаю, у нас он до сих пор сержант. Простой мужик.

— Против Пупыкина боролись. Был у нас такой Белосельский Коля, в одном классе с нами учился.

— Еще бы не знать, — улыбнулся Удалов.

— Так этот Белосельский выступил. Потребовал, чтобы покончить с обманом, а развивать трудовую инициативу и демократию.

Удалов кивнул. Он эту историю отлично помнил.

— Не знаю уж каким образом, но куда-то Пупыкин написал, кому-то позвонил, что-то против Белосельского раскопал. И пришлось Белосельскому уехать за правдой в область. Отыскал он ее там или нет — не скажу, только в город он не вернулся.

— Вот как у вас дело повернулось, — вздохнул Удалов.

— А дальше — покатилось. Пупыкин всюду выступал, говорил, какие мы счастливые, как наш город движется вперед семимильными шагами. И чем меньше товаров в магазинах становилось, тем громче выступал Пупыкин. И что грустно — каждый у себя дома боролся за демократию и гласность, а на собраниях голосовали как надо.

— Понятно, — сказал Удалов.

— Через год и ты, прости, Корнелий, сообразил, что лучше быть при начальнике, чем против. Как-то выступил ты против Пупыкина, и вскоре завели на тебя дело за хищение стройматериалов. Ты осознал, дело закрыли, и ты стал рядом с Пупыкиным на трибуне стоять.

— Ас тобой что случилось?

— Ты же знаешь, — ответил Грубин, — я неплохой изобретатель. Я предложил усовершенствовать пластмассу, из которой игрушки на фабрике делали. И формы новые изобрел. А директор фабрики Мимеонов в то время решил Пупыкину угодить — наладить массовое производство его бюстов. Меня консультантом на фабрику пригласили, премию дали. И когда Мимеонов начал для будущего города Великого Пупыкина изготовлять статуи в натуральную величину, приложил и я руку к этому безобразию. Теперь мучаюсь.

— Значит, другие не мучались и воспевали, а ты мучался, но тоже воспевал? — спросил Удалов.

— Только не надо иронии, — сказал Грубин. — Ты когда к нам приехал?

— Сегодня утром. Видел, до чего ваша деятельность довела. Костюм погубил и вообще всю одежду.

— Больше я на фабрику не выйду! Пусть меня выселяют на сельское шефство, пусть даже на принудотдых…

— Погоди, не части, — сказал Удалов. — Мне ваша система до сих пор не совсем понятна.

— А у вас иначе?

— Некогда объяснять. Скажу только, что твой Пупыкин уже на пенсии, прокуратура им интересуется. Мне главное сейчас — найти Минца. Почему его дверь опечатана?

— Он же на принудотдыхе. За саботаж. Гравитационный подъемник собственными руками сломал, чтобы статую не воздвигать. Принципиальный.

— Значит, есть все-таки принципиальные?

— Немного, но есть, — признался Грубин. — Только за принципы приходится дорого платить. Минц заплатил. И Ксюша твоя… Когда ее на сельхозшефство отправили…

— Говори понятнее!

— У нас сельское население разбежалось, — объяснил Грубин. — По другим областям. А Пупыкин в область рапортует, что у нас постоянный прогресс. Что ни год, сеем на пять дней раньше, выращиваем на три процента больше. Поставки всегда выполняем. Только из-за этого в городе жрать нечего, а в поле работать отправляют всех, кто несогласный или подозрительный. Половину учителей отправили, врачей больше половины, весь речной техникум там пропалывает… А из футболистов и самбистов Пупыкин создал дружины. Их на усиленном питании держат.

— Так что случилось с Ксюшей?

— Как-то товарищ Пупыкин лично домой к тебе, то есть к Удалову приехал, чтобы показать свое к нему расположение. А Ксения вместо обеда ему всю правду выложила. На следующее утро ее скрутили — ив деревню, на сельхозшефство без права возвращения в город.

— А я? То есть, а он?

— Он побежал к Пупыкину, просит — верни жену! А Пупыкин, говорят, погладил его по головке и говорит: не нужна тебе такая старая жена. Она меня не уважает, значит, и нашу великую родину не уважает. Мы тебе сделаем развод, и отдам я тебе любую из моих секретарш. Так и сделал. Развел, на Римке женил.

— Общая картина мне понятна, — сказал Удалов. — Пошли к Минцу. Где он отдыхает?

— Принудотдых, Корнелий, это по-старому тюрьма. Минц в подвалах под гостиным двором, там особо недовольные отдыхают.

— Ты хочешь сказать, что профессор Лев Христофорович Минц, лауреат двадцати премий, профессор тридцати университетов находится в подвалах инквизиции? Срочно едем в область!

— До области ты не доедешь. В область специальное разрешение нужно. Его лично Пилипенко подписывает, только хорошо проверенным оптимистам. Так что в области о нас самое лучшее представление. А если кто-то приезжает, то сначала на витрины смотрят, а потом в буфете обедают.

— Ну что ж, — сказал Удалов, — тогда пошли в подвал.

— Подвалы заперты, там дружинники.

— Саша, я столько лет ремонтами занимаюсь, неужели мне подземные ходы в этом городе неизвестны?

Когда они с Грубиным вышли во двор, Удалов вдруг услышал:

— Корнелий, ты куда? Ты почему домой не идешь?

Голос был женский, жалобный.

Удалов поднял голову. В окне его квартиры стояла молодая жена Римма, неглиже, лицо опухло от слез.

— Я раскаиваюсь! — крикнула она. — Это была минутная слабость. Он старался меня соблазнить, но безуспешно. Вернись, Корнелий. И не верь клевете Грубина. Вернись в мои объятия!

— Не по адресу обращаетесь, гражданка, — ответил Удадов.

А Грубин добавил:

— Чего на тебя клеветать? На тебя клевещи, не клевещи — пробы некуда ставить.

И молодая жена Римма плюнула им вслед.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

По бывшей Яблоневой, а ныне Прогрессивной улице, мимо лозунга «Пупыкин сказал — народ сделает!» друзья спустились к реке. Удалов уверенно прошел за сарай, отодвинул гнилую доску, и перед ними обнаружился вход в подземелье. Грубин достал заготовленный дома фонарик.

Ход кончился возле окованной железными полосами двери.

— Здесь, — сказал Удалов. — Теперь полная тишина!

И тут же раздался жуткий скрип, потому что Удалов стал открывать дверь, которую лет сто никто не открывал. Но скрипа никто не услышал: его заглушил отчаянный крик.

Они