Так что же? Его приглашают попировать на лепестках розы? То есть Лилии. Испить нектара? Кто откажется от такого пиршества? Только законченный болван. Поэтому Никита, наглая такая тварь, плеснул огненного сиропу во взгляд и изрек в лучших традициях лицемерной куртуазности:

– Весь в вашей власти, Лили.

– Даже так? – распустила темную улыбку Лилия Тиграновна. – Я постараюсь не злоупотребить моей властью, несмотря на то что существует большой соблазн, Ник. Большой соблазн.

Никита слегка поклонился и качнулся к Лилии Тиграновне, словно бы притягиваемый магнитом, а она продолжила:

– Знаете, вам бы пошла немного иная одежда. И в моей власти… Власти, – подчеркнула она, – для начала одеть вас подобающим образом. Сейчас мы поедем вас одевать, причесывать – словом, делать из вас человека светского, а затем отправимся в одно прелестное местечко, где вы покажете себя с наилучшей стороны. Покажете себя моим верным рыцарем, я разумею. Послушаем музыку, выпьем шампанского. Ну а потом – потом я, пожалуй, вознагражу вас за верную службу. Я надеюсь, вы не столь благородны, чтобы отказываться от награды?

– Что такое благородство?! Какое еще благородство?! – хрипло выдохнул Никита, подыгрывая Лилии Тиграновне. – Оно издохло пять минут назад, все мое благородство, Лили! – И Костя, который даже не подумал скромно отойти куда-нибудь в уголок и с интересом следил за ходом разговора, не удержавшись, весело хрюкнул. Но его по-прежнему подчеркнуто не замечали.

– Туда ему и дорога, вашему благородству, – важно кивнула Лилия Тиграновна, – а то еще, упаси бог, стихи бы начали читать, вместо того чтобы… Впрочем, об этом пока рано, мой дорогой. Едемте же!

И они поехали. Отправились делать из Никитушки светского человека. Светскому человеку, оказывается, полагался костюм из Англии, галстук из Италии, австрийская обувь, французское смущающее белье и шелковые носки, невыносимо стильная прическа и швейцарские золотые часы с тремя циферблатами. Время, стало быть, в трех измерениях. Ужас, а не часы.

Новоявленного светского человека Никиту Олеговича Потравнова обрызгали сладковатыми свербящими ароматами, двадцать пять раз прокрутили перед зеркалами. Потом вдруг выразили недовольство, раздели сверху и сменили рубашку, так как прежняя показалась недостаточно хороша; защемили манжеты бриллиантовыми запонками, галстук – булавкой под стать запонкам; расправили, одернули, подтянули и отправили в люди. В Большой Свет, будь он неладен, если требует от человека стольких мучений и унижений.

И пошел Никитушка в люди. Вернее, поехал на заднем сиденье «Мерседеса» с прекрасной Лили под боком, сменившей свои атласные лепестки на бархатные, но тоже кровавые, как мстительная страсть.

* * *

Платье у Светланы мягко волновалось глубокой зеленоватой морской водой, оттеняя густую рыжину прически, и стразы были разбрызганы по подолу, лучились в ярком электрическом свете гримерной. Серебряные туфельки, впервые надетые, были легки, высокая стройная шпилечка каблука уверенно постукивала, обозначая Светланины шаги, нельзя сказать, что невесомые, но ведь мама Света была далеко не фея, а всего лишь небесталанная виолончелистка.

Перед Светланой вертелась Аня, по-лебединому подняв руки, в подражание Майе Плисецкой, не иначе.

– Прелестно, – кивнула мама Света, оглядывая дочь. – Можно было бы подобрать на ниточку, чтобы было совсем уж идеально, но… Время, время! Впрочем, давай-ка, Анюта, попробуем вот так…

И она, покопавшись в большой сумке сундучком, извлекла бархатный футлярчик, а из него – позолоченную брошку-цветок с росинками от Сваровски и прикрепила ее к Аниной талии, прикинув сначала то так, то этак, повертела, перевернула, присобрав под застежку лишние сантиметры шелка, и платье, светло-золотистое, под цвет волос, село идеально.

Анины волосы скрутили, подкололи на затылке с легким напуском над шеей, подчеркивая ее стройность, выпустили на шею якобы небрежный, а на самом деле тщательно налаженный локон, пригладили излишнюю пышность над нежным лбом, и прическа была готова.

Еще немного грима, самого деликатного, еще немного подчеркнуть рисунок губ розовым карандашом, подтемнить ресницы, еще капнуть под ключицу «Диориссимо», духов старомодных, но надежных и забытых настолько, что способны сойти и за пикантную новинку. Еще подтянуть ремешок на босоножке, притопнуть каблучком, подправить и разгладить на колене переливчатую тонкую лайкру колготок. Еще раз поглядеться в зеркало… Все. Само совершенство.

– Все, Анюта, – подвела итог Светлана, – все. Ты само совершенство. Хоть на выставку. И не забудь: ты у нас Елена Георгиевна Пьянцух, администратор. Не перепутай, а то еще охрана выставит вон.

– Мама, а если паспорт спросят? – Аня все же немного трусила. Она никогда еще не была на великосветских раутах и на концертах для избранных.

– Ну, до этого не дойдет, – пожала плечами Светлана. – Главное, чувствуй себя уверенно. Но и не мелькай особенно. Выбери скромный уголок, возьми бокал коктейля… А музыка будет хорошая, великолепная, я тебе обещаю. Сначала выступим мы, струнный ансамбль, потом… Потом – сюрприз для тебя.

– Сюрприз? – Аня не очень-то любила сюрпризы. Вернее, участвовать в сюрпризах.

– Да, сюрприз. Но не трусь, не трусь раньше времени! Ты же еще не знаешь, Анюта… Мы-то, струнный ансамбль, я подозреваю, никого здесь особенно не интересуем. Мы так, для разогрева снобствующей публики, что-то вроде аперитива. Дивертисмент, не более того. И нисколько меня это не унижает за те деньги, которые нам обещали по договору. Даже Яша согласился, а он, надо сказать, немного избалован в своих палестинах. В Европе, уточню. Так вот, мы будем играть – легкую классику играть, публика будет собираться, рассаживаться, пить шампанское. А потом, после нас… После нас – нет, не потоп, конечно же, а – главное блюдо. Вот угадай, кто?

– Как я угадаю? Ростропович? Спиваков?

– Ну уж! – повела зеленым морским плечом Светлана. – Джон Элвуд, вот кто! Представляешь?

– Ничего себе, – благоговейно пролепетала Аня и пошла под бледным гримом застенчивыми розами. – Никогда бы не подумала, что он выступает и в камерных залах, а не только на стадионах.

– Насколько мне известно, не выступает, – подняла брови Светлана. – Но тут уж такое дело: зал, конечно, маленький, количество зрителей невелико, а сборы как на стадионе, как на «Уэмбли» каком-нибудь, ну, может, немного поменьше. Любой бы выступил.

– Девочки, принцессы, пора! – раздался под дверью высокий, хрипловатый поросячий тенор. – Где у нас великий Михельсон-то? Яков наш прославленный? Светка, не знаешь? Меня все торопили, торопили, я чуть свой альт не забыл. А сами-то? Сами-то? Опаздываем, я говорю!

– Да не опоздаем мы, Николай, – отозвалась Светлана. – И Яша сейчас подойдет. Сцена готова? Ну и пойдем настраиваться. Анюта, ты только не волнуйся, девочка. Ох! – И Светлана прижала сильные пальцы к вспыхнувшим вдруг щекам. – Все будет хорошо.

Низкая сцена мягко освещалась рамповыми огнями и украшена была цветочным бордюром. Цветы, самые разнообразные, свежайшие, пестрели в длинных плетеных корзинах и дышали парфюмерными ароматами, подрагивали и роняли изредка лепестки, волнуясь в предконцертном напряжении не менее артистов.