– Что-то не так, Евочка? – осторожно спросила Рая. – Тебе не нравится? – Взгляд у нее был затравленный, и только на самом дне выцветших глаз светился огонек надежды.

– Мне нравится. – Я подошла к картине вплотную и коснулась пальцами ее шершавой поверхности.

Вблизи Севино «Лето» производило еще более сильное впечатление. Казалось, что под пальцами не холст, а другой мир. Не знаю, как это объяснить, раньше я такого никогда не чувствовала. Раньше я вообще была равнодушна к искусству.

– У него все работы такие? – спросила я шепотом.

– Все, – послышалось за моей спиной. – Они живые, правда, Евочка?

– Живые, – я согласно кивнула, – только немного странные.

– Это особое видение. Понимаешь, Сева воспринимает мир иначе, чем мы.

– Да. Его мир намного красивее нашего. – Я отступила на шаг от картины, сощурила один глаз. Мягкий свет сфокусировался в одной точке, и точка эта засверкала нестерпимо ярко, как полуденное солнце.

– Красивее, – эхом повторила Рая.

– И раньше он никогда не выставлялся? – спросила я, смахивая набежавшую от этого солнечного сияния слезу.

– Нет, но, мне кажется, выставка – его самое заветное желание, и если ты, Евочка...

– Я помогу, – я не дала ей договорить. – Ты знаешь, к кому нужно обратиться по поводу ее организации? – Я посмотрела на экономку.

Она стояла за моей спиной, прижав к груди ладони, и не сводила взгляда с картины своего сына. Странное дело, во взгляде ее не было ни гордости, ни восхищения – только непонятная мне боль. Может, не верит, что я дам денег?

– Рая, не сомневайся, ты же слышала, Щирый расщедрился на двадцать тысяч. Я дам тебе двадцать, а если не хватит, мы что-нибудь придумаем.

– Евочка... – Она вдруг пошатнулась и, наверное, даже упала бы, если б я не схватила ее за плечи. Это у нее из-за переизбытка чувств, что ли? – Евочка, ты не представляешь... – И голос дрожит, значит, от переизбытка чувств. Только этого мне не хватало, первый раз в жизни собралась сделать доброе дело – и такая бурная реакция. Вот сейчас возьму и передумаю.

– Я все представляю, – сказала я как можно суше и официальнее. – И знаешь, Рая, как я себе это представляю?

В ответ она лишь молча мотнула головой.

– Думаю, если все работы Севы такие, – я кивнула на картину, – то за них можно выручить очень неплохие деньги. Понимаешь?

Она не понимала, она смотрела на меня, и губы ее дрожали. Ну что же это такое?!

– Рая, мы продадим Севины картины. – В том, что продадим, я не сомневалась ни секунды, надо будет только поговорить со знающим человеком, выяснить, сколько они реально могут стоить. Еще не хватало продешевить. – Вы вернете мне долг и десять процентов с прибыли. – Да, думаю, десять процентов – это по-честному, принимая во внимание тот факт, что я собираюсь вложить собственные средства в данное предприятие.

– Ты думаешь, мы сможем что-нибудь продать? – Рая пропустила мимо ушей финансовую часть вопроса.

– Я уверена. Продадим и даже заработаем на гениальности твоего Севы. Кстати, у него их много – таких вот картин?

– Таких? – переспросила Рая рассеянно. – Таких, наверное, двадцать или двадцать пять. Может, и больше, я точно не помню.

– Двадцать пять на первый раз вполне достаточно. Давай обсудим это завтра, а? – Я зевнула. – День был такой тяжелый.

– Конечно, Евочка. – Рая попятилась к двери и уже с порога спросила: – Может, тебе нужно что-нибудь?

– Ничего. Только отдых и тишина. Спокойной ночи, Рая.

* * *

Я не кривила душой, когда говорила, что мне нужен отдых. Почему-то нынче чувствовала я себя не так бодро, как раньше. Вот ведь парадокс: тело новое, молодое, а я ощущаю себя в нем древней старухой. Сил нет никаких, и спать все время хочется. А может, тело тут ни при чем? Может, дело в коме? Почти месяц провести в бездействии, барахтаться между небом и землей в сером тумане – это ж сколько сил нужно!

Перед тем как свалиться в постель, я решила принять ванну. Не опостылевший в больнице душ, а самую настоящую ванну: горячую, с шапкой ароматной пены.

В ванную комнату я заходила практически без душевного трепета: раз зеркала нет, то и бояться мне нечего. И вообще, наверное, этот призрак только в больнице может жить, ну, поблизости от своей оболочки? То, что оболочка в каком-то смысле у нас с призраком общая, я старалась не думать. Ведь ничего страшного не случится, если сегодня вечером я отдамся исключительно земным радостям, а о странностях и сложностях начну размышлять завтра.

На вешалке в ванной висел ярко-синий, под цвет покрывала, банный халат. Раньше его здесь не было, значит, Рая постаралась. Она вообще очень предусмотрительная, моя экономка. Что бы я без нее делала!

Вода была горячей-горячей, а пена пахла лавандой, как я и люблю. Я лежала с закрытыми глазами в благоухающей ванне и думала, что жизнь налаживается, когда моего затылка коснулись ледяные пальцы...

От прикосновения этого так сильно заломило в висках, что захотелось заорать в голос. Я бы и заорала, но сил не хватило. Их хватило лишь на то, чтобы открыть глаза.

В ванной не было зеркала, но оказалось – моему персональному кошмару не нужны дополнительные средства коммуникации. Злополучный призрак кутался в саван из горячего пара и... приближался.

Вода в ванне тут же остыла и, кажется, подернулась тонкой пленкой льда, а я не могла даже пошевелиться. Еще чуть-чуть – и сама заледенею.

Призрак остановился в полуметре: переливчатое нечто, бестелесное, но все равно реальное. Такое реальное, что паутина ожога на моем запястье задергалась от боли, налившись огнем.

Я зажмурилась – стыдно и бесславно, но по-другому никак, потому что страшно до чертиков. С закрытыми глазами тоже страшно, но есть хотя бы иллюзия защищенности. Щеки коснулось чужое холодное дыхание, паутина на запястье взорвалась болью, я закричала и открыла глаза.

В комнате никого, и вода в ванной горячая, такая, как я люблю, и ледяная корка истаяла. Может, примерещилось? Может, я заснула и увидела кошмар?

Если и заснула, то до сих пор сплю, потому что на запотевшем кафеле замечаю отчетливо и аккуратно выведенные слова: «Помоги мне...»

Помоги... Честное слово, я бы сделала это! Проще помочь, чем каждую секунду ожидать вот таких визитеров. Знать бы только, что именно от меня требуется.

Из ванны я выбиралась как старуха, со стоном и кряхтением. У меня болело все, что только может болеть, даже после выхода из комы я не чувствовала себя настолько плохо. Да что ж это такое?..

Серый туман накрыл внезапно. Раз – и нет больше Евы-Еванжелины, ничего нет...

Я выкарабкивалась долго, блуждала в ошметках серого, натыкалась на кого-то невидимого, искала дверцу. Я помнила, что должна быть дверца, и она наконец нашлась. Маленькая, резная, с затейливой ручкой. Собрать остатки сил, вцепиться в ручку, толкнуть...