В конце 1471 — начале 1472 года Афанасий Никитин принимает решение покинуть Индию и возвратиться домой на Русь. Город Дабул стал последней точкой его индийского путешествия. В январе 1473 года он сел на судно, которое после почти трехмесячного плавания с заходом на Сомалийский и Аравийский полуострова доставило его в Ормуз. Никитин прошел через Иранское нагорье к Тебризу, пересек Армянское нагорье и осенью 1474 года достиг турецкого Трапезунда. Местный паша задержал путешественника, подверг его обыску и дознанию. Афанасий шел со стороны владений Узун Хасан-бека, противника трабзонского паши, и был принят за шпиона[155]. У путешественника отняли все, оставив его ни с чем. Дневника при этом не тронули. Или не нашли.

Далее по Черному морю А. Никитин добирается до Кафы (Феодосии). Потом через Крым и литовские земли — на Русь. В Кафе он, по-видимому, познакомился и близко сошелся с московскими «гостями», к которым и присоединился для возвращения домой (скорее всего, в марте 1475 года). В дороге, простудившись, или по другой причине, Афанасий Никитин скончался в районе Смоленска, который считается местом его последнего упокоения.

Не планировав заранее путешествия за три моря, Афанасий Никитин оказался первым европейцем, который дал описание средневековой Индии, обрисовав ее просто и правдиво. Его записи лишены расового подхода и отличаются редкой для того времени веротерпимостью. Морской путь в Индию был открыт португальцем Васко да Гама в 1498 году, т. е. на два десятилетия позже, чем достиг индийских берегов русский гость.

Конечно, русский купец не выполнял никакой разведывательной миссии в Персии и Индии. В то же время его записи содержат в себе богатый материал военно-статистического характера. Для султанов и ханов Причерноморья, как и для русских князей, подобная информация о численности войск и характере вооружения армий индийских владетелей не имела практического значения. Слишком уж далекими были территории, где сделал свои наблюдения тверской купец. И все же сведения, собранные Афанасием Никитиным, позволяли, да и сейчас позволяют судить о военной мощи отдельных султанатов, геополитических устремлениях индийских князей, об их военных успехах и неудачах в 70-е годы XV века.

Остается только гадать, как удалось купцу собрать столь детальные сведения, пересчитать слонов, лошадей, верблюдов, пеших воинов и музыкантов. Торговое ремесло требовало хороших навыков счета, но житель Твери демонстрировал еще и прекрасную память, а также завидное терпение. Какие-то сведения явно почерпнуты из разговоров: «А у бинедарьскаго князя 300 слонов да сто тысяч рати своей, а коней 50 тысяч у него». Но есть и суждения военного порядка, основанные на личных впечатлениях. Для этого Афанасий использует формулу «а вышло двора». Вот некоторые примеры: «А вышло рати своей 40 тысяч конных людей, а пеших людей 100 тысяч»; «а с султаном вышло возырев [визирей] 26»; «вышло двора его…»; «а с султаном двора его выехало…100 тысяч рати». В отдельных случаях, кажется, что Афанасий дает завышенные цифры. Сегодня уже трудно судить, насколько гиперболизировал военную мощь местных правителей русский купец.

Возможно, что московские власти, давая ему охранную грамоту для проезда по землям своего княжества с посольством, делали это потому, что Афанасий Никитин был небезызвестным для них человеком. Только наличием предварительной договорённости между Афанасием Никитиным и дьяками московского великого князя можно объяснить, на первый взгляд, загадочный факт внесения «Хожения» Афанасия Никитина в русскую летопись, которая с XV века всё более получала значение официального документа в Московском государстве. Показателен тот факт, что записки Никитина, видимо, по его просьбе, были переданы московскому дьяку.

Вероятнее всего, Афанасию Никитину была поставлена московскими дьяками задача сбора разведывательной информации при следовании от Нижнего Новгорода до Ширванского государства. А далее он стал разведчиком поневоле. Выбор пал на Никитина еще и потому, что он владел татарским и персидским языками, а в последующем в Индии овладел некоторыми из местных диалектов.

Эти сведения на момент их получения не могли быть использованы на Руси ни в политических, ни военных целях, хотя и были весьма ценны.

В качестве источников разведывательной информации, в том числе и документальной, выступали перебежчики — ‘те, кто перешел на службу к противнику, сменил подданство, тайно покинул свою страну’[156].

О масштабах привлечения московскими правителями перебежчиков для сбора информации о Литве и других западноевропейских государствах можно судить по некоторым высказываниям современников. В 1550 г. великому князю литовскому и королю польскому Сигизмунду II Августу был подан трактат «О нравах татар, литовцев и москвитян» (лат. «De moribus tartarorum, lituanorum et moscorum»). Автор трактата, скрывшийся под пседонимом Михалон Литвин (Michalon Lituanus), посол Великого княжества Литовского в Крымском ханстве, писал: «Имеется уже великое множество московских (Moscorum) перебежчиков, нередко появляющихся среди нас, которые, разведав дела и разузнав о деньгах, состояниях и обычаях наших, беспрепятственно возвращаются восвояси; пребывая у нас, они тайно передают своим наши планы. А у татар они ходят в невольниках, у ливонцев (Livoniensibus) же таких убивают, хотя москвитяне (Mosci) не занимали никаких их земель, но всегда связаны с ними вечным миром и договором о соседстве. Более того, убивший получает кроме имущества убитого определенную сумму денег от правительства. Ибо, как открылось молящемуся Иисусу, сыну Сирахову: “Не верь врагу твоему вовек”, “не ставь его подле себя, чтоб он, низринув тебя, не стал на твое место”; если бы и мы руководствовались этими советами, то не потеряли бы ни крепостей, ни земель Северских (provincias Severenses). С ними отпали от нас Можайск (Mozaiski) и Ошомачиц (Ossomacitz). Города эти были бедны, когда перешли к нам, а от нас отошли богатые и усиленные целыми землями, которые были вверены их управлению (administrationi). Ведь это род людей коварных и вероломных, всегда неискренних и ненадежных. Вернувшись на родину и став полководцами (duces), они дерзко опустошали наши земли (regiones). Среди перебежчиков москвитян (Moscos), которые глубокими ночами убивали жителей Вильны и освобождали из тюрьмы пленников своего рода, был один священник (presbyter), который, тайно проникнув в королевскую канцелярию (cancellariae regiae), доставлял своему князю (ducem) копии договоров (foederum), постановлений (decretorum), указов (consiliorum)… Ведь этим хитрым человеком [князем Иваном III] перебежчику, возвратившемуся даже ни с чем, установлено вознаграждение: рабу — свобода, плебею — знатность, должнику, опутанному долгами, — свободу от долгов, преступнику — прощение»[157].