лишь немного более спокойного оттенка. Она явно очень смутилась, что ее обнаружили, поникла и съежилась, нервно переложив свернутые трубочкой ноты из правой руки в левую, а затем протянула свободную руку моей матери.

– Маленький сюрприз, – сказала она безжизненным голосом, а мама ответила: «Да?» – не отвечая на рукопожатие.

Я поняла, что мама напрочь забыла мисс Бивор и принимает ее за незнакомку, возможно, за сумасшедшую или грабительницу. Потом мамин взгляд упал на ее мозаичную брошь, изображавшую двух пьющих из фонтана голубков. К тому времени мама настолько выбилась из сил, стараясь устроить нам чудесный праздник, и была так потрясена, обнаружив в папином кабинете странную женщину, что полностью лишилась самообладания. Она уставилась на брошь с выражением откровенного неодобрения.

Именно тогда в комнату вошла нарядная Корделия, на ней было платье в тюдоровском стиле, а в руках она сжимала скрипку и смычок. При виде этой немой сцены она раздраженно вскрикнула, а затем еще раз, злее, когда разглядела странное выражение на мамином лице и моргающую от ужаса мисс Бивор с трясущимися губами. Мне впервые пришло в голову, что со стороны могло показаться странным, что у очаровательной Корделии настолько изнуренная, убогая и дерганая мать, и кто-то мог пожалеть бедную девочку; одновременно с этим я осознала, что, вероятно, и сама Корделия думает так же.

– Мама, ты же помнишь мисс Бивор? Она, знаешь ли, приходила к нам на чай, – произнесла Корделия с важным видом.

Мама запоздало попыталась изобразить сердечность и приветливость и протянула руку мисс Бивор. Та, боязливо взяв ее, снова пробормотала:

– Маленький сюрприз.

– Да, мама, – сказала Корделия, – мисс Бивор помогла мне подготовить для тебя рождественский сюрприз.

Она самодовольно взмахнула смычком, и мама с немым вопросом указала на скрипку, всем своим видом говоря, что готова принять любой удар.

– Да, мама, – подтвердила Корделия. – Мы с мисс Бивор разучили для тебя одно произведение. Я так усердно репетировала, что даже тебе должно понравиться.

– Видите ли, мы с Корделией довольно долго занимались, – начала мисс Бивор. – Обычно, – добавила бедная женщина, поглаживая свою любимицу по волосам, чтобы показать, что упрек относится исключительно к нашей матери, а не к ней, – я беру за это дополнительную плату. Но я горжусь тем, что подарила вашей дочери эти уроки.

Еще секунду мама молчала. Ее охватила та же усталость, какую она иногда испытывала из-за назойливых торговцев или гвоздя у кого-нибудь из нас в подошве. Торговцев она выпроваживала, гвоздь забивала или выдергивала, но чувствовалось, что, сколько бы мама ни отдыхала после этого испытания, она никогда уже не станет прежней.

– Вы невероятно добры, – сказала она. – Простите, что не узнала вас, в Рождество у меня столько хлопот, что я теряю голову. Значит, вы занимались с Корделией и разучили с ней соло? – Она нагнулась и очень нежно поцеловала Корделию. – Давайте же пройдем в гостиную и послушаем. – Она придержала дверь для мисс Бивор и, обернувшись, выразительно посмотрела на меня. Я знала этот взгляд: таким образом она обычно просила нас вести себя хорошо, даже если придется сильно постараться.

В гостиной папа подробно рассказывал Ричарду Куину обо всех сооружениях в форте, а Мэри в своем платье восемнадцатого века, с собранными на макушке темными волосами, заняла единственный стул с высокой спинкой – она любила сидеть развалившись, как в сердцах говорили наши учительницы, – и читала томик «Романа в лесу» Анны Рэдклифф, подарок от папы. Я встревожилась, потому что они, похоже, не поняли, что появление мисс Бивор, которое само по себе грубо нарушало нашу традицию праздновать Рождество в семейном кругу, – еще не самое страшное.

Папа принял заторможенный вид, с каким встречал любые вызовы, брошенные ему жизнью, будь то поломка керосиновой плиты или вероятность того, что одновременно возникшая у нас четверых отечность горла – симптом свинки. Казалось, он полагал, что сможет во всем разобраться, если обуздает склонность своего ума перескакивать с проблемы на что-то более интересное. Судя по всему, сейчас он, как и я, спрашивал себя, почему у этой женщины такая желтая кожа. Мэри сидела с таким выражением лица, какое, по словам учителей, не пристало маленьким девочкам.

Мама радостно сообщила им, что мисс Бивор была очень любезна и разучила с Корделией новое соло, а еще она проявила огромное великодушие, пожертвовав своими рождественскими планами, чтобы прийти и аккомпанировать ей. Мэри, которая из вежливости отложила «Роман в лесу», снова открыла его и начала читать. Но на мамином лице отразилась такая мука, что я сама забрала книгу из ее рук, а Мэри так и продолжала смотреть туда, где только что была страница. Мама жестом пригласила мисс Бивор за фортепиано, а сама села на стул, который передвинула таким образом, чтобы скрыть свое лицо от обеих исполнительниц. Затем мисс Бивор пробежалась пальцами по клавишам, одолеваемая тем, что мы с Мэри пренебрежительно называли нервной трясучкой, а Корделия заняла место возле фортепиано и обвела комнату раздосадованным взглядом. Она жалела, что наши кукольные домики стоят на виду, и надеялась, что мисс Бивор не сочтет ее слишком маленькой из-за того, что один из них принадлежит ей. Я плюхнулась на пол; Корделия нахмурилась и дернула смычком в мою сторону, показывая, что я должна подняться и сесть на стул, но я притворилась, что не заметила. Она была бы не против, если бы и нас убрали с глаз долой вместе с игрушками.

Корделия развернулась к фортепиано, взяла ноту, положила подбородок на скрипку и подняла смычок, но потом снова опустила его, улыбаясь, словно вспомнила о чем-то забавном. Оглянувшись на мисс Бивор, она сказала приторным голоском, каким всегда обращалась к учителям:

– Они все хорошо знают эту мелодию, даже дети, один бедный старик исполнял ее на улице в Эдинбурге.

– Уж не тот ли старик, что всегда играл под окнами нашей квартиры по вечерам пятницы? – спросила мама, подавшись на стуле вперед.

– Да, мама. – Корделия улыбнулась.

Мама отвернулась. Тот старик, исключительно одаренный скрипач, был когда-то второй скрипкой в Шотландском оркестре, но, как деликатно выразилась мама, «попал в беду», лишился места и опустился на дно жизни. Когда он играл под нашими окнами, мама выглядывала в темноту, качала головой с печальной радостью, впитывая в себя музыку, и бормотала: «Бедняга, но как же чисто он интонирует!» – и звала служанку, чтобы та вынесла ему кофе и сэндвич. Корделия начала исполнять композицию, без которой не обходилось ни одно его выступление, – «Арию на струне соль» Баха. Она много раз слышала ее в безупречном исполнении и все же превратила ее в непристойный визг. Мама повернулась на стуле и пристально посмотрела на нас с Мэри, угрожая всей мощью своего гнева, если мы сейчас или позже станем насмехаться над музыкальным слабоумием нашей сестры, которое благодаря мисс Бивор стало еще очевиднее. Та сделала игру Корделии одновременно гораздо лучше и гораздо хуже: теперь ее упорные пальцы еще более явно выражали то, насколько она не понимает музыку. Мы взглядом дали маме понять, что она проявила непростительную слабость, не запретив Корделии прикасаться к скрипке давным-давно. Внезапно нам стало страшно, потому что мама засмеялась. Мы в ужасе наблюдали, как она и ее смех сражаются, словно два отчаявшихся человека на краю пропасти, ведь ни Корделия, ни мисс Бивор, да и никто другой такого не заслуживали. Она победила как раз вовремя, чтобы медленно повернуться на последней ноте, с чувством сказать: «Корделия, какой чудесный рождественский подарок» – и встретить торжествующую улыбку мисс Бивор, когда Корделия устремилась к ней для поцелуя.

– И это… – начала мисс Бивор, но тут же прервалась, чтобы вытереть глаза. – И это, – продолжала она сдавленно, – еще не всё. Она так легко разучила еще одно чудесное произведение под названием «Размышление», отрывок из оперы «Таис» французского композитора Массне. О, какое же удовольствие с ней заниматься. Корделия – ученица, которую я ждала всю свою жизнь.

Глава 5

Через три дня после Рождества, когда я в одиночестве