Чтобы быстрее с этим покончить, я сказал, не дослушав Борга:

— Ладно, старший, я согласен.

Мне показалось — он меня не услышал.

Может, я сказал слишком тихо? Может, только хотел сказать?

— …обеспечит возвращение и вывод из режима. Одно только не сумеет сделать автомат — передать ощущения человека…

— Я пойду, пойду!

— Не кричи, — сказал Борг. — Расчёты сделаны точно, тут я ручаюсь, но принцип, на котором они основаны…

— Я видел, как передача с Сапиены подтвердила принцип, — сказал я. Теперь я боялся одного: как бы не передумал Борг.

— Речь идёт не об электромагнитных волнах, а о человеке. — Борг хмуро уставился на меня. — Торопишься, пилот, не нравится мне это. Я могу взять на себя ответственность за опыт. Но, если он не удастся, воскресить тебя я не смогу. — И добавил жёстко: — Оставим пока этот разговор. Ты к нему не готов.

Мы помолчали. Вдруг раздалось хихиканье. Это Феликс, углубившись в журнал, посмеивался чего-то. По затрёпанной обложке я узнал старинный журнал математических головоломок, один из тех, которые некогда издавали для своего развлечения андроиды.

— Чего ты смеёшься? — спросил Борг. — Феликс, тебя спрашиваю.

— Слышу, — отозвался тот. — Задачка хитро придумана, а решается просто…

Нигде нет таких формальностей, как в космофлоте. Особенно они неприятны, когда ставишь корабль на профилактический ремонт. Делать тебе, строго говоря, нечего, потому что ремонтники знают корабельные системы получше, чем ты. Но все время приходится подписывать дефектные ведомости, заявки, акты осмотров и приемок, как будто без твоей подписи ремонтники чего-нибудь недоглядят.

Гигантский тор «Элефантины» — орбитальной монтажно-ремонтной станции — плывёт со своими причалами и ангарами вокруг шарика. Плывёт Земля в голубых туманах, в красном сиянии зорь, в вечерних огнях городов. И чтобы не отстать от вечного этого движения, плывёшь и ты в чёрной пустоте, барахтаешься возле корпуса корабля — маленький беспокойный человек.

А когда надоест плавать, ты устремляешься, кувыркаясь, к шлюзовым воротам. Ты входишь в один из отсеков станции, тут искусственная тяжесть, а потом ты идёшь, отупевший от подписывания бумажек, к себе в каюту читать, или в кают-компанию сыграть партию-другую в шахматы, или пить чай к старому другу Антонио.

Антонио оказался среди нашего выпуска самым домовитым. Он ведает на «Элефантине» службой полётов, у него не очень интересная хлопотливая должность, уютный двухкомнатный блок на третьем этаже станции и милая-премилая Дагни Хансен, похищенная у марсиан.

Когда Дагни, склонив белокурую голову, медленно и плавно вносит поднос с чаем и едой, и мягко улыбается шуткам, и садится вышивать что-то пёстрое на распашонке, мне становится легко, бездумно, покойно. Никаких тревог, никаких желаний. И смешно мне смотреть на суету Антонио. Чего тебе не сидится на месте, чудак? Опустись на ковёр у ног Дагни, и пусть она положит тебе на голову тёплую ладонь — право, больше ничего не надо…

Мы с Робином сидим у окна и играем в шахматы. Окно, понятно, условное. Стенной плафон, имеющий вид окна. Человеку свойственно тешить себя иллюзиями, он просто не может жить, если не обманывает самого себя. Говорят, у Трубицына, начальника «Элефантины», который годами не бывает на Земле, есть специальные ленты с записью дождя, шума ветра и утреннего щебета лесных птиц.

Мы сидим и играем в шахматы, а Дагни вышивает что-то пёстрое.

— Ну и ход! — Робин презрительно фыркает. — Чему учили в вашем детском саду? Кушать кашку?

— Да, — отвечаю. — И ещё учили не обижать деточек из вашего детсада.

— Почему же?

— Нам говорили, что они и без того обиженные.

— Бедная ваша воспитательница, — вздыхает Робин. — Как она пыталась спасти вас от комплекса неполноценности…

Я искоса поглядываю на Дагни и вижу, как она улыбается. Такую улыбку, думаю я, следовало бы с утра до вечера показывать по визору.

Врывается Антонио.

— Дагни! — Это с порога. — Ты выпила ранбри… ринбрапопин?

Дагни тихо смеётся:

— Ты даже выговорить не можешь.

— Я не виноват, что дают такое дикое название. Ты выпила?

— Не хочу я пить эту бурду.

Антонио требует, чтобы Дагни, готовившаяся стать матерью, пила какое-то новое лекарство, главной составной частью которого является этот рандра… действительно, не выговоришь. Мы с Робином покатываемся со смеху, когда он начинает читать выдержки из «Семейного журнала». Антонио сердится и обзывает нас варварами.

— Видали? — Антонио хватается за голову, падает в кресло и начинает жаловаться на судьбу: — С каким трудом достал, прямо из лаборатории вытянул флакон, а она не хочет пить!

— Выпей сам, — с невинным видом советует Робин.

— Вы, бродяги! — орёт на нас Антонио. — Паршивые холостяки, достойные презрения! Вместо того чтобы поддержать друга, вы над ним же издеваетесь. Дагни, не давай им сегодня чая! Пусть изнемогают от жажды…

Вкрадчивая трель инфора прерывает его пылкий монолог. Антонио подскакивает к аппарату.

— Нет! — кричит он. — Так ему и скажи, не получит он буксира, пока не сдаст документы… Да, по всей форме… Ну и пусть, мне не страшно!

Он выключается, но спустя минуту опять бросается к инфору и вызывает диспетчера.

— Начали разгрузку у Санчеса? Поаккуратнее там! Борг просил, чтоб выгружали на причал "Д". Проследи, пожалуйста. Хотя ладно, сейчас сам приду.

Хорошо бы вскрыть вертикаль "Д", думаю я, и сдвоить ладьи, тогда ты у меня попляшешь. Вертикаль "Д". Причал "Д". Борг просил, чтобы…

Только сейчас доходит до меня смысл услышанного. Шахматы мигом вылетают из головы.

— Антонио, погоди! — Я останавливаю его уже в дверях. — Ты сказал — Борг? Он здесь?

— Прилетел час тому назад с Санчесом. А что такое? Он привёз что-то новое для испытания. Ну, некогда мне…

— Погоди, я иду с тобой!

…Мне пришлось долго слоняться по коридору возле кабинета начальника «Элефантины» в ожидании Борга. Он прочно засел у Трубицына. Хотел бы я знать, о чём они говорят. Мимо проходили занятые люди, монтажники всех специальностей, я слышал обрывки их разговоров. Из диспетчерской доносились голоса и звонки. «Элефантина» жила обычной трудовой жизнью.

«Что-то новое для испытания»…

Меня слегка знобило. Ну что он никак не вылезет из кабинета? Чаи, что ли, там распивают?