Квартирного хозяина, который пытался нас надуть, тоже зовут Илан. Мерзкий пятидесятилетний мужик, получивший в наследство от бабушки целое здание на улице Вормайза и в жизни не знавший никакой работы, кроме как собирать чеки с жильцов. У него голубые глаза, как у летчика, и блестящая серебристая седина, как у Авиху Бен-Нуна[28]. Но он не летчик. Когда мы подписывали договор, он рассказал, что весь срок службы просидел в Црифине на какой-то транспортной базе. Его только три года назад перестали вызывать на армейские сборы. Я случайно узнал, что он ее трахает. Если бы она не посвятила меня в эту историю с Иланами, я бы даже не заподозрил ничего. Когда я застукал их у нас дома, он был одет и сидел в гостиной, сказал, что зашел проверить, не разносим ли мы его недвижимость. Но когда он ушел, я надавил на нее и она созналась. Но безо всякого чувства вины. Таким, знаете, сухим тоном, как будто оно само собой разумеется. Так говорят, что пятый автобус не идет до станции «Северный Тель-Авив». А едва признавшись, она сказала, что хочет меня кое о чем попросить. Она хочет сделать это один раз втроем. Он и я. Она даже готова пообещать, что после одного раза больше с ним не увидится. Она просто хочет однажды почувствовать в себе сразу двух своих Иланов. Он наверняка согласится, этот похотливый лентяй, она точно знает, да и я в конце концов соглашусь, потому что я люблю ее, правда люблю.

И вот я лежу в постели с моим квартирным хозяином. За секунду до того, как раздеться, он успевает сделать мне замечание насчет жалюзи в кухне — мол, не закрываются как следует и надо смазать штырьки. Ее тело надо мной начинает дрожать, и я понимаю, что вот сейчас это произойдет. И что когда она закричит, это будет совершенно окей, потому что нас действительно зовут Иланами. Но мы никогда не узнаем, про него она кричит или про меня.

«Вдовец». Он так любил это слово. Любил — и стыдился своего чувства. Но что поделаешь, если любовь не поддается контролю? Ему всегда казалось, что слово «холостяк» звучит эгоцентрично, почти сибаритски, а «разведенный» — пораженчески. Хуже, чем пораженчески, — побежденно. А вот слово «вдовец» звучало так, словно человек взял на себя ответственность, связал себя обязательствами, а что это долго не продлилось, так тут можно винить только небеса или природу — смотря какой у вас уровень образования. «Вдовец» — как армейский чин плюс маленький наградной знак за проявленный героизм. Примерно как воинское звание. Он вытащил сигарету и уже собрался прикурить, когда анорексичная девица, сидевшая напротив него в вагоне, принялась верещать по-французски и тыкать пальцем в табличку Non fumeur.[29] Он никак не ждал, что в вагоне от Марселя до Парижа ему не дадут закурить «Голуаз». Оказывается, вопреки всему надуванию щек, которое их президент демонстрирует по телевизору, и всем проклятиям, которые он продолжает призывать на голову Америки, американцы уже давно их побили. Безо всякой армии, одним только вирусом невротичности, которым французы заразились через «Макдоналдс» и Си-эн-эн. До того как он овдовел, это Халина каждый раз, когда он собирался прикурить, разражалась монологом, который начинался с его здоровья и заканчивался ее мигренью, — и теперь, когда слишком худая француженка на него наорала, он вдруг почувствовал, что скучает по жене.

— Май вайф, — сказал он француженке, демонстративно пряча сигарету обратно в пачку, — олсо диднт лайк ми ту смок.[30]

— Но инглиш[31], — сказала француженка.

— Ю, — упорствовал он, — сэйм эйдж эс май дотер. Ю шуд ит мор. Итс нот хэлси.[32]

— Но инглиш, — упорствовала француженка, но ее сгорбленные плечи говорили, что она поняла каждое слово.

— Май дотер ливс ин Марсей, — продолжил он. — Ши из мэрид ту э доктор. Эн ай доктор, ю ноу[33], — сказал он и показал пальцем на ее зеленый, испуганно мигающий глаз.

Даже кофе в этом их поезде был в три раза лучше всего, что получишь в Гиватаиме. Ничего не скажешь, в вопросах вкуса французы всех за пояс затыкают. После недели в Марселе на нем перестали застегиваться штаны. Захава просила, чтоб он побыл у них еще.

— Куда ты спешишь? — спрашивала она. — Мама умерла, ты на пенсии — ты же там совсем один.

«Пенсия», «один» — в этих словах было что-то такое открытое: когда она их произнесла, он буквально почувствовал, как ветер гладит его лицо.

Он никогда по-настоящему не любил свою работу в магазине, а Халину — скажем так, у него был для нее теплый уголок в сердце, но, совсем как деревянный шкаф в их спальне, она занимала так много места, что рядом с ней уже ничего не помещалось. После ее смерти он первым делом позвал старьевщика и избавился от шкафа. Соседям, заинтересованно следившим, как огромный шкаф мягко спускается на ремнях с третьего этажа, он объяснил, что шкаф слишком напоминает ему о произошедшей трагедии. Без шкафа комната вдруг стала просторной и очень светлой. Этот шкаф простоял там столько лет — он и забыл, что за ним скрывается окно.

В вагоне-ресторане напротив него сидела женщина лет семидесяти. Когда-то она была красива, а теперь изо всех сил напоминала об этом окружающим — но деликатно, одним намеком, одним касанием карандаша для глаз и помады, ахххх… если бы только вы повстречали меня сорок лет назад. Рядом с ней, на полке для подносов, сидел маленький пудель, тоже одетый со вкусом — в вышитый голубой свитер. Пудель уставился на него огромными знакомыми глазами. «Халина?» — подумал он не без ужаса. Пудель коротко, утвердительно тявкнул. Пожилая дама приятно улыбнулась и попыталась сказать, что ему нечего бояться. Пудель не сводил с него глаз. «Я знаю, что шкаф упал на меня не случайно, — говорили эти глаза. — Я знаю, что ты его толкнул». Он коротко затянулся сигаретой и ответил пожилой даме сердитой улыбкой. «Но я знаю, что ты не хотел убивать, что это был просто рефлекс. Зря я попросила тебя снова вытащить с верхних полок зимние вещи». Его голова словно бы кивнула сама по себе — видимо, тоже рефлекс. Будь он другим человеком, менее жестким, на его глазах уже выступили бы слезы. «Тебе хорошо теперь?» — спросили глаза пуделя. «Ну так, — ответил он взглядом. — Трудно одному. А тебе?» — «Не ужасно. — Пудель приоткрыл пасть почти в улыбке. — Моя хозяйка заботится обо мне, она добрая женщина. Как наша девочка?» — «Я как раз от нее. Выглядит прекрасно. И Жильбер наконец согласился попробовать завести ребенка». — «Я рада. — Пудель помахал обрубком хвоста. — Но ты — ты должен лучше о себе заботиться. Ты поправился и слишком много куришь». — «Можно?» — безмолвно поинтересовался он у пожилой дамы и погладил воздух. Дама улыбкой дала ему разрешение. Он погладил Халину вдоль всего тельца, а потом наклонился и поцеловал.