присутствие примиряло меня с землей под ногами и небом над головой. Утром в день свадьбы я наблюдал за полетом ястреба, державшего в клюве прутья для плетения гнезда, и улыбался при мысли, что это, должно быть, предзнаменование нашего будущего.

Моя мать слыла мастерицей ювелирного дела, она-то и обучила меня многим приемам, ставшим фундаментом профессии, которую я выбрал для себя, как надеялся, на всю жизнь. Тайком от Лариссы я неделю за неделей мастерил ожерелье из железа, и в утро перед свадьбой подарил ей эту безделушку. За последние годы моя репутация умельца в работе по металлу упрочилась настолько, что состоятельные женщины только мне заказывали украшения для ушей, шей и запястий. Некоторые флиртовали со мной, ибо внешность я унаследовал от отца, красавца с золотистыми кудрями. Одна из них столь упорно пыталась соблазнить меня, что к тому времени, когда она угомонилась наконец, я изготовил для нее с дюжину, если не больше, украшений, изрядно пополнив свой кошелек. Однако до первого свидания с Лариссой я оставался девственником, и мне было приятно обнаружить, что мы оба приберегли плотские радости друг для друга.

Многие месяцы мы проводили время исключительно вдвоем, гуляя по холмам Акамаса, перекусывая на рынке и купаясь в заливе, а затем в сладострастном возбуждении направлялись к найденной нами пещере у подножия гор, где занимались любовью, исследуя удивительные особенности наших тел. Пещера была тихим местом, разве что волны набегут на берег, но для нас, одержимых страстью, этот шум звучал серенадой, а когда мы выдыхались, Ларисса увлеченно вглядывалась в резьбу на стене, оглаживая пальцами странные изображения из далекого прошлого и пытаясь понять, кто их создал и зачем.

Ларисса жила одна – отец и мать умерли в годы ее юности – и работала поварихой в особняке преуспевающего торговца специями. Наверное, она была более дерзновенной в том, что касалось нашего совместного будущего, в моих изделиях она видела нечто такое, что могло бы иметь успех и за пределами нашего острова. Я не был богат и не ждал, что разбогатею, однако моя известность неуклонно возрастала, и соседи прониклись уважением к моему ремеслу. Даже отец, строивший рыбацкие лодки на берегу залива Морфу и много лет надеявшийся, что я стану его напарником, смирился с моим решением и сосредоточился на молодом человеке из нашего поселка, о котором поговаривали, будто это его внебрачный сын. Во всяком случае, парень проявлял куда больше рвения, чем я, в том, чтобы унаследовать дело отца.

– Все, что ты создаешь, так прекрасно, – сказала Ларисса, перебирая ювелирные украшения в моей мастерской: ожерелья, изящные крючки для проколотых ушей, дужки с золотыми вкраплениями взамен натуральных бровей. – Эти вещицы достойны большего внимания. Ты мог бы продавать их не только в деревнях Акамаса, но и на востоке нашего острова. Можно было бы нанять кого-нибудь, кто возил бы товары в те дальние края, либо отправиться туда вдвоем и познакомить людей с твоим мастерством. И, возможно, со временем мы даже начнем переговоры с капитанами торговых судов о продажах на землях, что лежат по ту сторону моря.

Я восхищался ее целеустремленностью, хотя не испытывал особого желания превратиться в расчетливого купца, но азартность Лариссы умиляла меня. Откровенно говоря, потребности у меня были простыми. Я хотел жениться, завести детей и упражняться в моем ремесле в тиши и покое. Вздумай я расширить производство, пришлось бы нанимать помощников, но тогда останутся ли мои работы подлинно моими?

Перед свадьбой я преподнес моей невесте изделие, над которым долго трудился, и заботливо повесил его на шею Лариссы. Это было одно из самых красивых ожерелий, придуманных мною. Пять прямоугольных пластинок на цепочке, на двух слева специальным молоточком я выбил изображения Артемиды и Афродиты, на двух справа – Геры и Селены, а на центральной пластинке отчеканил лик Иштар, царицы небес, богини, которой поклонялись жители Месопотамии тысячи лет назад. В верхушку этой пластинки была вставлена жемчужина, найденная мною в море. Прежде я нырял за устрицами, вылавливая их сотнями, пока не наткнулся на моллюска безупречной формы, внутри которого обнаружилась редчайшая драгоценность – голубая жемчужина с розоватым отливом, известная нам по стародавним повествованиям. Ларисса разрыдалась, когда увидела, что я сотворил для нее, я тоже прослезился, ведь мы любили друг друга всем сердцем, и я возблагодарил богов за то, что уже с сегодняшнего вечера мы будем принадлежать друг другу навечно.

В тот год моей семье предстояло сыграть не одну свадьбу, а целых две – ранее было объявлено о помолвке моей старшей сестры Абиры с предводителем нашей армии Атлиумом. На мой взгляд, создать крепкую семейную пару этим двоим было не суждено, Атлиум был на десять с лишним лет старше Абиры, и у него уже имелось четверо детей от первой жены, а когда его супруга поняла, что носит пятого, она прыгнула с обрыва и разбилась насмерть.

Помолвке Абира не обрадовалась, понимая, что берут ее не столько в жены, сколько в няньки для оставшихся без матери детишек, но мой отец настаивал, и, конечно, Абире было не по рангу подвергать сомнению прозорливость взрослых мужчин. Свою лепту внесла и моя мать Флания, заметив, что другого случая обзавестись мужем двадцатилетней Абире может и не представиться.

– Кто сказал, что мне вообще нужен муж? – закатила глаза рассерженная сестра.

Характер у нее всегда был скверный, а разговоры о свадьбе лишь добавили ей строптивости.

– Что же это за девушка, которая отказывается выйти замуж? – воскликнула в ответ моя мать, разводя руками, словно не могла поверить в черную неблагодарность падчерицы. – Отродясь не слыхала ничего подобного.

В тот день, когда объявили о помолвке Абиры, я застал ее дома одну – сидя на кровати, она плакала навзрыд, с тоской представляя себе будущее, что ждало ее впереди. Я постарался утешить ее, напомнив, что Атлиуму уже тридцать, он наверняка скоро умрет, и тогда ей ничто не помешает вернуться к своей прежней жизни.

– А дети. – На лице Абиры застыло отчаяние. – Как только он отвалит в следующий мир, ответственность за них ляжет целиком на меня. Думаешь, мне больше нечего желать, кроме как кормить четыре рта с утра до ночи?

– Тогда чего ты желаешь? – растерянно спросил я, ибо, как и моя мать, не мог вообразить девушку, не мечтающую выйти замуж, заняться домашним хозяйством и печься о детях. И хотя порою ее искреннюю привязанность ко мне я находил назойливой, сестру я любил и расстроился, увидев ее столь несчастной.

Тряхнув головой, она посмотрела мне прямо в глаза,