– Заглянешь ко мне или тебя домой отправить?

– Не бей лежачего, Вика, – ответил Илья.

Когда они вошли в квартиру Вики, она мгновенно разделась до трусиков и убежала под душ, долго плескалась, затем выглянула обнаженная, при этом оставаясь естественной, словно одетая, и сказала:

– Иди, принц, помойся, затем я узнаю, чему тебя молодежь учит, – и получилось у нее это совсем без пошлостей, даже не сексуально, а лишь насмешливо и озорно.

Утром Илья поднялся в девять, выбрался из постели, начал потихоньку одеваться. Вика села и не прикрыла грудь, а лишь поправила волосы.

– Тебе пора? – она сладко зевнула. – Извини, завтраком кормить я тебя не собираюсь, лень. Хочешь, свари себе кофе, пошарь в холодильнике. Если у тебя будет время и желание, заскочи как-нибудь после десяти вечера в казино, занеси пятьсот баксов. Но это совсем не обязательно, и не приходи сегодня, я занята. Будешь уходить, захлопни дверь.

– За все спасибо, Вика. – Илья перевел дух. – Я приду обязательно. Ты даже не представляешь…

– Представляю, – перебила она. – Не порть хорошее впечатление.

– Извини, а телефончик нельзя…

– Нельзя. Только для служебного пользования.

Илья завтрак готовить не стал, обследовал телефонный аппарат, но никакого номера не нашел и вышел на цыпочках, тихонько прикрыв за собой дверь.

Гуров и Котов сидели в кабинете и перечитывали в сотый раз Гришины рапорты и установки на рабочих Полоза.

– Я каждого из них тщательно изучил, Лев Иванович, интересного для нас не вижу, – вздохнув, сказал Котов.

– Григорий, верь мне, один, может, и двое в истории замараны, – видно, не в первый раз сказал Гуров. – Я знаю.

– Людей не изучили, а выводы имеете, – не сдержался Котов. – Трофимов Гарик абхаз и пьющий. И национальность не годится, они к своему роду цепями прикованы, а у человека должна иметься лишь одна цепь, и конец ее в руках у Полоза.

– Однако пьющих водку абхазцев тоже встретишь не часто, – упрямился Гуров. – Я его оставляю.

– Лев Иванович, вы начальник, – покорно согласился Котов. – Вы меня спрашиваете, я отвечаю, но соглашаться не обязан.

– Иначе ты бы у меня не работал, Гриша. Ты хороший опер, мы можем иметь разные точки зрения. А Сычов Евгений, почему ты его отметаешь? – спросил Гуров.

– Сычу девятнадцать лет, отец алкаш, мать с маленькой девчонкой мучается, в доме копейки считают. Ну, будь Сыч в банде, значит, получал бы деньги, и не малые, хоть как, а деньги в доме проявились бы.

– Верно, – согласился Гуров. – Парень всегда мог бы соврать матери, мол, подвернулся лох на «мерсе», удалось сорвать с него. Верно, Гриша, верно, – он тяжело вздохнул и взялся за голову. – Но, по моим соображениям, у Полоза хоть двое, но должны быть свои. Копать надо, машины перегонять надо, больше одного человека со стороны брать не должен.

– Ну, а почему не от соседей, не из парней Рощина? – спросил Котов.

– Потому что свои на глазах, под контролем. А чужие на стороне, могут деньгами звякнуть, – ответил Гуров.

– А кто сказал, что Полоз деньги делит? Он может все у себя держать. Объяснить, что на деньгах все и горят. Если тебе очень надо, приходи, обмозгуем, дело говоришь, так получишь незамедлительно. И машины они почти все поменяли, взяли дороговатые, – объяснил Котов.

– Иномарки все хорошо выглядят, хотя, может, ей пятнадцать лет. С машинами ты загибаешь, а насчет денег недурно решил. Думаешь, он монету придерживает? Такой может, очень даже может, Гриша. Ты умница, – Гуров отодвинул бумаги, откинулся на спинку кресла. – А ты чего результатами экспертиз не интересуешься?

– А я и так знаю, – усмехнулся Котов. – Пистолетик тот самый, его Крещеному подсунули. И пули от него. А пальцев чужих на пистолетике не нашли.

– А вот и нет, пальцы нашли, – сказал Гуров.

– Не верю. Разыгрываете. Если бы чужие пальцы нашли, вы бы всех на уши поставили, меня первого.

– Ты слишком умный, Гриша. А слишком умный еврей – это просто беда, – сказал Гуров. – Ты почти в десятку попал, но не совсем точно. Попробуй, поправь прицел.

Котов задумался, долго молчал, затем неуверенно высказался:

– Один чужой палец нашли, но отпечаток неважный. Можно попытаться установить человека, но придется снять отпечаток подозреваемого на дактокарту.

– Молодец, – Гуров вышел из-за стола, – садись на мое место и руководи.

– Такие хохмочки годятся для одесского привоза, Лев Иванович, – ответил Котов. – Чтобы ваше место занять, надо, кроме догадливости, еще кое-что иметь. И это «кое-что» длиною в жизнь.

Борис Вагин больше суток копался в личной картотеке, которую содержал в голове, искал человека, которому можно довериться и поручить лощеного полковника из главка.

Люди находились, и очень даже неплохие, но то одно не так, то другое не в ту сторону.

«Чертова водка! Неплохие мозги испортила! – клял себя Вагин. – Человек наверняка существует, и мы с ним друг друга знаем, но как его вспомнить, как на белый свет вытащить?» Память тайну не выдавала.

Вагин был настоящий опер, он взял у соседа старый справочник Союза художников и начал листать, просматривая каждую страницу, начиная с буквы «а». Каких только фамилий и имен не существует! Жуть! Если он наткнется на нечто схожее, так вспомнит обязательно.

На третьем часу опер дошел до буквы «п», и тут чуть лбом не стукнулся о фамилию Пробер. Не та фамилия, точно, но ясно, что рядом, еще чуть-чуть, только букву переставить или отнять.

И Вагин наконец вспомнил, но не фамилию, а кличку – «Робер». И фамилию человека этого вспомнил, и где он жил лет пятнадцать назад. Если не убили и не в зоне, то все верно, Робер возьмется, не продаст, выполнит.

Вагин приехал по старому адресу рецидивиста, осторожно поспрашивал и в конце концов выяснил, что нужный человек два года назад был жив, но съехал, живет теперь в Митино, дом назвали, а квартиру люди запамятовали.

Через полтора часа Вагин въехал в Митино и остановился у нужного дома. Первый человек, которого увидел опер, сидел на лавочке, читал, слегка подталкивая детскую коляску. Вагин сел рядом, вежливо поздоровался, мужчина ответил и равнодушно сказал:

– Лет пять назад калякали, что тебя вместе с бутылкой закопали.

– И ты, Робер, поверил? – удивился Вагин, внимательно разглядывая старого рецидивиста и убеждаясь, что приехал напрасно.

Старый мужик в теплом кашне и домашних тапочках качал внука или внучку, читал «МК», скоро зашлепает домой.

– Внук? – спросил Вагин.

– С каких дел? – Робер снял очки, взглянул обиженно. – Мы с тобой годки. Сын. Жене тридцать четыре.

– Хвалю. Жизнь наладил, не многим удается, – сказал Вагин, обратил внимание на очки, которые лежали на газете, увидел, что стекла у них простые, без диоптрий, поднял взгляд на Робера и заметил в его глазах знакомую усмешку.