Глорьета Бильбао, перекресток Фуэнкарраль, желтые комбинезоны «Телефоника» вылезают из канавы. Они прикрывают ее большими металлическими пластинами, которые приносят по двое. Эмилио Алонсо бросает их как попало, с ужасным грохотом.

Глорьета Бильбао, восьмой этаж, Хенаро Коуто, стоя с телефоном и держа в руке листок с номером марокканского ресторана, в котором он хочет заказать кускус на сегодняшний вечер, в седьмой раз вешает трубку, занято, линия повреждена. Он вздыхает. Открывает холодильник, там почти ничего нет, достает большую упаковку грибов и принимается их чистить.

Глорьета Бильбао. Бродяжка, несмотря на холод, засыпает на скамейке.

Калье Листа, бутик Версаче. Селина расплачивается картой «Виза» за атласный тюрбан. Она просит продавщицу не упаковывать его, а сразу приладить ей на голову: ей надо спрятать ужасную стрижку. Зажав под мышкой рукопись, она выходит на улицу, прыгает в такси: пласа де Орьенте, пожалуйста, поскорее, я опаздываю.

Перед Королевским дворцом. Хесус сует конверт в карман на спинке водительского сиденья, его рука вся в осколках стекла. Он прыгает в седло, дает газ, тормозит за собором, звонит Висенте: «Алло, нудила, ты говорил, машина будет открыта, как бы не так. Что? Конечно. Пришлось кокнуть стекло».

В вертолете пилот, поперхнувшись карамелькой, заходится в отчаянном кашле. Педро хлопает его по спине.

Маргарита звонит Альберто Поро: она закончила план размещения экспозиции. Поро отвечает, что он в Опере, спектакль начнется через десять минут, некогда, обсудим завтра в галерее.

Глорьета Бильбао. Эмилио Алонсо приходится пройти мимо киоска Ампаро, чтобы сесть с товарищами в грузовичок. Он закрывает глаза.

Больница де ла Пас, подвал, отделение «Скорой помощи». Пако Мустио умирает.

Калье дель Пес, четвертый этаж. Тереса безуспешно пытается связаться с отцом по телефону. Она хочет отменить сегодняшний ужин, они с Эдуардо поругались, из-за этого ей не хочется идти.

Калье Лагаска. Хулиан получает сообщение: «СТАРАЯ ПРОБКА ВЫЛЕТЕЛА, ИГРУШКИ СПРЯТАТЬ, СПОКОЙНО, Я НАЧЕКУ».

Опера. Хуан Карлос Ромеро закрывается в своей уборной и придвигает к двери стол.

Калье Гойя. Эдит Жако приезжает к Миранде. Он садится в машину, боясь опоздать. Про себя он проклинает Санти и его дурацкие авантюры с разочарованными учеными.

В вертолете пилот наконец откашлялся. Педро спрашивает себя, что бы он делал, случись с пилотом обморок.

Глорьета Бильбао. Ампаро Гарсия де Сола плачет.

Опера. Глава правительства целует ручку баронессе Тиссен, которая входит в ложу, где уже сидит графиня де Монфраг.

Калье Хенераль Пардиньяс, полиция. Федерико Гарсия Гарсия тайком входит в кабинет лейтенанта Бедельмана.

Калье Хенераль Пардиньяс, полиция. Бедельман видит в окно, как журналист роется в его ящиках.

Стадион Бернабеу. Рауль сравнивает счет один-один против «Ла-Корунья».

Опера. Сантьяго Кариньена встречает в фойе свою жену. Спрашивает, как дела в Риме, целует ее. С ее спутником молодым фотографом из Льежа — он не здоровается. Они идут на свои места, по разные стороны прохода. Он садится рядом с Фернандо Берналем.

В вертолете. Педро снял закат солнца и движение фар. Можно возвращаться.

Глорьета Бильбао, четвертый этаж. Эдвард хвалит Маргаритин план экспозиции. Она выходит с ним на балкон. Он показывает ей уснувшую на скамейке бродяжку. Уже стемнело, чтобы фотографировать, недостаточно света. Забавы ради они рассматривают в зум за окном одного из домов, чуть повыше, человека, чистящего грибы. Эдвард пытается сделать снимок, не зная, получится ли. «Настоящий Хоппер»[45], — говорит Маргарита.

— Дорого вам обойдутся ваши титры.

— Ты не представляешь, какие деньги делаются на одних только вступлениях.

В такси, которое везет его из Оперы в редакцию «АВС», на Кастельяна, черной от ночи, красно-белой от света фар и желтой от фонарей, Федерико Гарсия Гарсия пишет, держа открытый ноутбук на коленях. Он требует, чтобы шофер выключил радио, оно ему мешает. Шофер повинуется, надеясь, что «Реял» не успеет забить, пока он не высадит несносного пассажира и не сможет включить приемник.

Федерико печатает очень быстро, почти закрыв глаза, чтобы сосредоточиться.

DON JUAN JODIDO[46]

Мадрид радовался, и недаром, событию, делавшему его европейским центром музыки: «Дон Жуан» Моцарта с участием самого чарующего дирижера, голландца Густава Карста. Однако же публику постигло разочарование. Нет, гениальный Карст упований не обманул: увертюра, исполненная оркестром Концертгебау в полном согласии с могучей и трепетной душой дирижера, была великолепна. Она внушала самые смелые надежды и открывала совершенно невероятные перспективы верности, оригинальности и злободневности. Зал, разогретый двадцатиминутным опозданием (по неизвестной причине), был в восторге. Зрители испытали трепет перед подлинным величием.

Эмоции, однако, были недолгими, если не считать таковыми чувство гнева: выход дона Жуана (в исполнении юного каталонского баритона, чье имя мы не станем здесь называть) стал концом всех надежд. Смешная походка посреди изысканной мизансцены (постановщик Жан-Пьер Жомен), смазанный ритм и ноты на грани грубой фальши накрыли субтильную теплоту музыки холодом самой немыслимой вульгарности. Впечатление было безнадежно испорчено… (дополнить)…

Не надо, конечно, делать поспешных выводов. Однако невольно думается, что Густав Карст вряд ли захочет вернуться в город, где ему пришлось иметь дело с посредственностью. Трудно также удержаться от мысли о том печальном факте, что, если не считать хора, на сцене не было ни одного испанца, кроме этого ходячего недоразумения.

Несколько лет назад, объясняя низкий музыкальный уровень в Испании, говорили о скудных бюджетах и обвиняли правительство, сплошь состоящее из неотесанных мужланов, имеющих в области культуры вкусы нуворишей, не идущие дальше рыночной стоимости Пикассо, которые, естественно, неспособны на мало-мальски внятную культурную политику. Уместен ли тот же упрек сегодня? Не факт. Глава правительства собственной персоной, сидя среди меломанов, питал те же надежды и испытал то же разочарование. Нет, не политическую власть надо сегодня обвинять, надо оглянуться на наши консерватории, наших директоров, наших преподавателей и наших учащихся. (Продолжить: атаковать Бернардо.)