— Сам виноват, — он поцеловал меня в лоб, — Надо было раньше познакомить, пока стая не… — он осекся, прямо как язык прикусил.

— Пока стая что? — насторожилась я, чувствуя приближение новых проблем.

— Пока стая не ушла на зимовье, — нехотя признался он, — Я буду вынужден уйти с ними, как бы не хотел остаться с тобой. И тебя с собой позвать не могу, ты не выживешь.

— Что? — не поняла я, — Вы уходите зимовать?

— Наша основная добыча — олени, они уходят из этих лесов осенью, и мы идем за ними, — я отчетливо видела, что ему непросто даются эти слова.

— И когда уходят олени? — тихо спросила я.

— Когда листвы на деревьях не останется, — так же тихо ответил он.

Я задумалась. Глупо отрицать тот факт, что мне не безразлична ситуация. Три — четыре месяца не видеться — это очень долго. Да я же взвою…

— Если все дело в мясе, вы не пробовали держать скотину?

— В лесу? — усмехнулся он, — Большую часть времени мы ходим в обличие волка — это удобно, поэтому у нас нет теплых домов, скотины, которая шарахается от запахов и полей.

— А Бранияр, стало быть, тоже уходит? — вдруг спросила я, вспомнив про Лию.

— Да, — Данияр кивнул, — Прошлую зиму он провел один и едва не сгинул в снегах.

— Почему один? — не поняла я.

— Это ты у травницы спроси, — хмыкнул мужчина, — Я так живописно, как она твердолобость Бранияра не опишу, — шутливо заметил он, но тут же помрачнел, — Ему тяжелее всех уходить будет.

— Почему?

— Ты ответила взаимностью, и я уверен, что ты меня дождешься, — лукаво улыбнулся он, — А он ходит в неизвестности, — за секунду задумался и уверено спросил, взяв мои руки в свои, — Ты же будешь меня ждать?

Стоило мне робко кивнуть, как моих губ коснулись чужие. Сердце в груди зашлось в сумасшедшем ритме.

* * *

Лениво наблюдаю за скачущими на стене бликами от свечи, стоящей на тумбочке, развалившись поперек заправленной мягкой кровати. В голове то и дело появляются мысли, одна другой мрачнее… Отвлечься бы.

Слышу, как в кухне копошится травница, перекладывая что-то. Невольно прислушиваюсь к тихому шуршанию и, о надо же, немного успокаивает. Слышу тихий скрежет, характерный такой и по тому, как колыхнулось пламя свечи, понимаю, что Лия приоткрыла окно. Снова что-то варит?

Мне становится скучно проминать чужое пуховое одеяло своей тушкой. Поднимаюсь на ноги, прохожусь растопыренными пальцами по взъерошенным волосам, чтобы отвести от лица, и направляюсь в узкий, соединяющий спальню, кухню и еще одну малюсенькую комнатушку коридор, чтобы пройти немного в сторону входной двери и свернуть в широкий проем.

Чем тут занимается местная панацея, которая, как и я, весьма растрепана. Весь стол завален книгами, штук шесть, если не больше, и еще стопка на лавке. Сидит сгорбившись, да так, что воротничок просторной ночной рубахи, которая разве что оборотню придется по плечу, отстает от шеи, оголяя выступающие позвонки. Листает нечто растрепанное, похожее на тетрадь в тонкой мягкой обложке, подшита кое-как, но все равно выглядит древней.

Заинтересовавшись, тихо подхожу ближе и, заглянув через плечо и толком ничего не разобрав, протискиваюсь между столом и скамьей, аккуратно сдвинув стопку книг руками.

— Что ты делаешь? — интересуюсь, склонив голову на бок и полоснув волосами по рукам, которые по привычке уложила на край стола, посмотрела на сосредоточенное лицо.

— Да отвар жду, когда остынет, — кивает пушистым кончиком пера на окно и таки да, на подоконнике под открытой створкой стоит чаша, а от нее пар валит, — По склянкам разолью и спать.

Тянусь к плетеной корзиночке с яблоками и подцепив одно небольшое, тяну к себе. Я уже знаю, что Лия не ставит на стол немытые фрукты, очень удобно. Хруст выходит громким, но очень аппетитным.

— Тебя что-то беспокоит? — интересуется травница, оторвав взгляд от своей писанины и глядит на меня, как добродушная мудрая тетушка.

— Ты знаешь, что стая уходит зимовать? — робко уточняю, опустив взгляд на яблоко, которое уже не кажется мне столь желанным, зачем я его вообще брала? Я же не голодная.

— Конечно, — удивляется она и заправляет непослушную настырную прядь за ухо, — Тебя это беспокоит? То, что Данияр уходит?

— Я, кажется, — тщательно подбираю слова, даже не зная, что именно хочу сказать, ведь я до конца в себе не разобралась, — Не хочу, чтобы он уходил.

— Влюбилась? — на ее лице появляется незлая, понимающая улыбка.

— Кажется, — киваю, — И теперь мне не дает это покоя.

— Ты боишься, что он не вернется или что? — не понимает моих опасений, а я сама их не понимаю, как бы это глупо не звучало.

— Я не знаю, — пожимаю плечами и бесконечно чувствую себя бестолочью.

— Он вернется, — попыталась успокоить она, — На этот раз, может даже раньше обычного, — хмыкнула травница, — Теперь ему есть к кому возвращаться.

— В отличие от Бранияра? — я приподняла бровь, глядя на нее, — Ты обещала мне историю, — напомнила я и растянула губы в широкой улыбке, готовая слушать.

— Это не очень веселая история, — предупредила она, надеясь…что? Запугать меня? Не выйдет!

— Я вся во внимании, — предупредила я.

Пришлось переместиться в комнату, ибо в кухни из-за открытого окна стало слишком холодно. Я даже не заметила, как замерзла, особенно босые ноги. А вот на кровати, натянув одеяло по плечи, обложившись подушками и облокотившись с удобствами на высокую резную спинку, она начала рассказ.

Но сперва спросила верю ли я в магию, не в сказки о спящей красавице и вечном сне, не о фее крестной, а о настоящей, всамделишней… Я не знала, что ответить, а потом вспомнила, что мое появление здесь ни что иное, как магия и есть.

Ощущая пальцы в своих волосах, лежа на коленях травницы, я погрузилась в рассказ настолько, что перед глазами было не сбитое одеяло, а хмурый день на пустынном тракте.

Он поймал её подозрительно просто: всего лишь нагнал ссутуленную, ковыляющую в сторону тракта, и повернул обратно. Ссутуленную, тощую, косящую голубым глазом и отчего-то почти чёрную. Поникшую ещё до того, как он заставил её остановиться громким голосом. Ни слова не сказала, когда объявил, что жители некой, невдалеке от столицы деревни на неё в обиде и жаждут скорейшего свидания. Не разомкнула губ, когда стягивал тонкие запястья бечевой. Опасался всерьёз, что по дороге умрёт, до схода с тракта даже не дотянет, — настолько девка показалась ему болезной.

Всё молчит и молчит, глядит на свои шагающие ноги, а оборотень привык к иному, и подобное смирение его едва ли не пугает. Кругом жёлтое всё,