Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я спросил, как велика страна и ее население. Устане ответила, что все население состоит из десяти «семейств», включая и большое «семейство», куда входит сама царица, живут они в пещерах в горах, окруженных болотами, через которые можно пройти только по тайным тропам. Случается, что «семейства» воюют друг с другом, но, как только Она повелевает прекратить войну, все тотчас же складывают оружие. Эти войны, а также лихорадка, которую амахаггеры часто подхватывают в болотах, не позволяют расти их численности. Никаких связей с другими народами у них нет; никто не живет поблизости, а если бы и жил, не смог бы перейти через обширные болота. Однажды со стороны большой реки (очевидно, Замбези) на них хотело было напасть вражеское войско, но воины заблудились в болотах; как-то ночью они приняли огромные движущиеся огненные шары за факелы в руках врагов, бросились за ними вслед, и многие потонули. Остальные же умерли от лихорадки и голода, так ни разу и не сразившись с амахаггерами. Только те, кто знает тайные тропы, могут перейти через болота, сказала она, добавив, что мы никогда не смогли бы добраться сюда, если бы нас не принесли в паланкинах, — тут она, конечно, права.
Все это и еще многое другое мы узнали от Устане за те четыре дня, что предшествовали началу важных событий, таким образом пищи для размышлений было вполне достаточно. Происходящее казалось удивительным, даже невероятным, и все же самое странное заключалось в том, что надпись на черепке подтверждалась во многих своих подробностях. Здесь обитает таинственная царица, наделенная поразительными, даже сверхъестественными способностями, зовут ее просто Она, и в этой безымянности есть нечто внушающее трепет. Все это не укладывалось у меня в голове; озадачен был и Лео, но он, разумеется, торжествовал, вспоминая мои насмешки над всей этой историей. Что касается Джоба, то он давно уже перестал понимать, что происходит, и только повиновался обстоятельствам, плыл, можно сказать, по течению. К арабу Мухаммеду амахаггеры относились достаточно вежливо, но с убийственным презрением; он был в постоянном страхе, хотя я и не мог понять, чего он, собственно, опасается. Целыми днями он сидел, съежившись, в углу пещеры, непрестанно моля Аллаха и пророка о заступничестве. Когда я стал расспрашивать его о причинах такой подавленности, он сказал, что все эти люди не смертные мужчины и женщины, а злые духи, да и страна эта заколдованная, и, честно сказать, однажды или дважды я готов был с ним согласиться. На исходе был уже четвертый, после отправления Билали, день, когда случилось нечто непредвиденное.
Мы трое и Устане сидели вокруг костра в большой пещере, собираясь уже разойтись по своим каморкам; девушка была в глубокой задумчивости, и вдруг она встала и положила руку на золотистые кудри Лео. Даже и сейчас, закрывая глаза, я как будто вижу воочию ее гордую статную фигуру то в густой тени, то в багровых отсветах огня: сцена непостижимо загадочная, и в самом ее центре — Устане; все свои размышления и предчувствия она изливает в своеобразной песне, звучащей почти речитативом:
Ты мой избранник — я ждала тебя с самого начала.
Ты очень красив — у кого еще такие волосы, белая
кожа?
У кого еще такие сильные руки, такая мужская
стать?
У кого еще глаза, как лучистые звезды небес?
Ты само совершенство, ты облик счастья, к тебе
стремится сердце мое.
С первого взгляда я пожелала тебя.
Тебе предалась я, о мой возлюбленный.
Крепко тебя я держу, охраняя от бед.
Голову твою я прикрыла своими волосами, чтобы
не припекало солнце.
Вся я была твоею, как и ты был моим.
Но счастье наше продлится недолго: в утробе у Времени
уже роковой вызревает день.
Какую беду принесет с собой этот день? Увы, мой любимый,
не знаю.
Я погружусь на дно темноты и тебя никогда не увижу
больше.
Тобой завладеет та, что сильнее, прекрасней Устане.
Ты обернешься, поищешь глазами, окликнешь меня
на прощанье.
Но волшебством своей красоты она очарует тебя
и уведет далеко, в ужасное место.
И тогда ты, любимый...
Тут эта необыкновенная девушка прервала свою песню; честно сказать, песня показалась нам маловразумительной, хотя мы и уловили общий ее смысл. Она устремила глаза на какую-то темную тень, и вдруг ее лицо приняло отсутствующее и в то же время испуганное выражение, как будто она силилась проникнуть в неведомую страшную тайну. Она сняла руку с головы Лео и указала куда-то в темноту. Мы все посмотрели в ту сторону, но ничего необычного не заметили. Устане, однако, видела, или ей показалось, что она видела, нечто такое, чего не выдержали даже ее железные нервы: она без единого звука рухнула в беспамятстве. Лео, который успел уже привязаться к Устане, был в сильной тревоге и смятении; я же должен, положа руку на сердце, признаться, что испытал что-то вроде суеверного ужаса. Такой сверхъестественно жуткой была вся эта сцена.
Девушка скоро очнулась и села на полу, все еще дрожа после испытанного потрясения.
— Что ты хотела сказать в своей песне? — спросил ее Лео, который благодаря долгой учебе говорил по-арабски довольно бегло.
— Ничего, мой единственный, — ответила она с вымученной улыбкой. — Я просто пела по обычаю своего народа. Нет-нет, я ничего не хотела сказать. Как можно говорить о том, что еще не свершилось?
— Что же ты видела, Устане? — спросил я, пристально вглядываясь ей в лицо.
— Ничего, — повторила она, — ничего не видела. Не расспрашивай меня. Зачем тебя тревожить? — Она повернулась к Лео, взяла его голову в свои руки и ласково, по-матерински, поцеловала в лоб. Никогда еще