на его собственной шкуре. Кое-чего, конечно, удавалось добиться, однако ему не хватало системы в своих тренировках: старшие товарищи били его, почем зря. Ну, а с младшими, либо ровесниками, ему и связываться было неохота.

Тойво «танцевал» всегда один и тот же танец, но непременно пытался разнообразить его «ужимками и прыжками» под своего конкретного обидчика. Конечно, полного раскрепощения ему удавалось добиться только тогда, когда он был уверен в своем одиночестве. Это здорово мешало ему в моменты реального противостояния, когда на каждую драку собирались, как воронье на падаль, всякие разные болельщики. Уж откуда они вылезали и каким образом узнавали о побоище — загадка. Под их взглядами и криками и улюлюканьем Тойво не мог сосредоточиться, отчего и пропускал по себе, любимому, удары.

Без лишних глаз и ртов Антикайнен трудился от души.

  — If you» re ready for the street

   You wanna mix it in some fight

   Let me tell you somethin'

   Now I don» t wanna get you uptight

   But if you're in a corner

   And you can't find no way out

   Don» t look around for no help

   No, no there won't be any around

   Expect no mercy, expect no mercy.[5]

Но не видел Тойво, что в одной из комнат на втором этаже постоялого двора чуть отошла в сторону занавеска, и чей-то пытливый взор с интересом уперся в двигающегося парня. А потом другой взор, чуть печальный, чуть загадочный, присоединился к этому скрытому наблюдению.

— Ты думаешь, у него хорошая энергия? — прошептал печальный взор.

— Ты думаешь, у него хорошая кровь, — так же тихо ответил пытливый взор. — И у второго тоже.

— Никого не должно волновать, что я думаю.

— Но меня это волнует.

Утром две повозки отправились в путь.

На первой, нагруженной слегка больше, сидел помимо хозяина, исполнявшего роль возницы, Тойво и глазел по сторонам. На второй расположилась странная парочка, а правил лощадью Вилье, который уже не глазел по сторонам в силу своей занятости. Приехать в Каяни полагали под вечер следующего дня. Дело как раз двигалось к тому, что день становился равным ночи, так что, не напрягая лошадь, можно было засветло одолеть большую часть пути за первые сутки.

Конечно, ночевать предстояло не совсем в комфортных условиях. Финн-перевозчик не первый раз двигался по этому маршруту, его знакомые, держащие хозяйство на хуторе, условно названном, как Pysäkki (остановка, в переводе), могли предоставить только одну комнату с двумя кроватями, в которой вполне естественно было решено разместить «умника» и его спутницу. Прочие путешественники должны были довольствоваться летней кухней, где из удобств, помимо тепла от печи, конечно, имелись лавки. Ну, да для них это было тоже вполне естественно.

До остановки добрались без происшествий. Весна плавила вдоль дороги снег, отражая от него солнечные лучи так, что невозможно было смотреть, не морщась. Морщились все, кроме лошадей. От этого всем делалось весело, на это раз, и лошадям тоже. Двенадцатый год нового века радовал погожими днями кануна равноденствия.

Дорога была наезженной, поэтому во встречном направлении самые разные повозки были не так уж и редки. А вот пешие путники не попадались вовсе: они предпочитали двигаться по лесу, сокращая тем самым свои маршруты, пусть, даже, и в ущерб мокрым ногам. Скоро должны вскрыться реки, и по ним можно было добраться от одной деревни до другой в два взмаха весла. А вот с озерами дело обстояло иначе, чтобы тем избавиться от ледового плена требовалось больше времени.

Почистив и напоив лошадей, задав им для пущей важности овса, люди разбрелись на ночевку. Что делать поздним вечером перед отходом ко сну? Кое-кто полагает, что глушить Pontikku (финский сы-ма-гон, в переводе). Это верно, но потребление алкоголя лишь побочный результат совместного путешествия, вроде бы, совсем незнакомых людей. Главное дело, чему всегда предаются люди на отдыхе — это сплетням, особенно, когда путники для ночевки разбиваются по группам.

Одни люди сплетничают про других, дело житейское. Нажрутся понтикки и пойдут сплетни свои проверять. Единственный результат таких проверок — драка. И лупят друг друга незнакомые мужчины, дерут волосы друг другу незнакомые женщины, проверяя на практике свои домыслы, одни краше других. Проверили и удовлетворенные разошлись, чтобы утром прятать глаза в синяки, боясь взглянуть ими на сотоварища по путешествию. Да и голова от выпитого болит.

Финн-перевозчик, перед сном от пары добрых глотков алкоголя не отказался, предложил и парням, но те закономерно воздержались. Вилье еще собирался устроить себе пробежку, да его организм этому дело всячески противился: уж больно утомительно оказалась для него править повозкой.

— Ну, как там «сладкая парочка»? — затеял прелюдию к сплетне раздобревший перевозчик.

— Так укрылись в своей комнате и носа не кажут, — ответил Тойво.

— Нет, сейчас-то понятно, а вот по дороге? — пояснил финн.

Язык Ритолы охотно уцепился за тему, ища, вероятно, возможности не давать сегодня всему организму дополнительной беговой нагрузки.

— Так «умник» все вещал, а его печальная дама вздыхала и поддакивала, — сказал он. — И темы у него престранные: смерть, да смерть, ведьмы, да колдуны.

— Интеллихент, — вздохнул перевозчик. — А дама его — поэтесса.

— Почему это? — удивился Тойво, оторвавшись от устройства своей постели на лавке. — Я думал — революционеры.

— Тогда вдвойне интеллихенты, коль революционеры. Но дамочка — определенно поэтесса.

— Как это? — Антикайнен никогда в жизни не встречался с поэтессами.

— Ну, простыми словами и не объяснишь, — почесал себе живот финн. — Женщины — существа тонкие, им можно баловаться стихами, вот увлекаться — противопоказанно. Делаются они от этого печальными и загадочными, потому что загадочность их оттого, что они считают себя гениальными, а печаль — по причине невосприятия окружающими этой гениальности. И становятся они суками. А суки в человеческом облике кто?

И Тойво, и Вилье пожали плечами: не знаем, мол.

— Суки — это самые злобные человеческие существа. Они лучшие истязатели. Я бы даже сказал, самые изощренные истязатели. Женщины — это любовь и жалость. Суки же — те, что родились из женщин — это ненависть и чудовищная жестокость. Их в государствах культивируют.

— А какая связь между поэтессами и государством? — озадаченно присел на свою лавку Ритола. — К тому же, если революционеры — значит, против государства. Разве не так?

— Революционеры не против государства, они за другое государство. Но хрен редьки не слаще. И им тоже суки понадобятся, — понтикка сделала перевозчика словоохотливым. — Поэты, если они,