— Ой, чую, попадет нам, — с тяжелым вздохом говорит Поля. И я её понимаю. Наша семья не похожа на семьи моих однокурсников и даже на семью лучшей подруги. Хотя у той своих заморочек хватает. Я бы сказала, наша семья вообще какая-то уникальная. Нет, с девчонками мы ладим и стараемся поддерживать друг друга. Но что касается родителей и правил в доме, то это сущий ад. И это я не преувеличиваю. Не знаю, как еще дышать нам разрешалось без отцовского позволения.

Ну, чтобы вы понимали, мы расслаблялись только тогда, когда отец уходил на работу. Мы знали каждый его шаг в сторону наших комнат и всегда максимально концентрировались на уроках. Даже если ты все сделал, все равно делай вид, что чем-то занимаешься из учебной деятельности. Это спасает от любых наказаний и поручений. А их было немало. Нам запрещалось после девяти вечера выходить из своих комнат. Туалет ночью был и вовсе проблемой. Мы тупо старались вечером меньше пить жидкости, чтобы, не дай бог, ночью не захотеть в туалет. И уж тем более не попасть на глаза отцу. Нам нельзя было болеть. Денег не было. И болели, как обычно, не вовремя. Плюс можно всех заразить. Поэтому лечились народными методами и всё переносили на ногах. Это я усвоила лет так с двенадцати. Нельзя шутить. Нельзя есть на улице, прыгать, бегать, смеяться и вообще запрещались любые виды подвижных игр. Что-то типо амеб, знаете. Нельзя шептаться, нельзя есть в одного, нельзя про отца сказать «он». Уклон от ремня и наказания, соответственно, наказывался тоже, только длительным наказанием и неповиновением. Однажды я так просидела в зимние каникулы одна в комнате с зашторенными окнами, когда вся семья гуляла в церкви на праздновании Нового года. Нельзя гулять и разговаривать с малознакомыми людьми, они могут оказывать плохое на тебя влияние. Хочешь подышать свежим воздухом, балкон тебе в помощь. Я быстро все схватывала и понимала, как нельзя себя вести и как можно.

— Я выбью из тебя всю дурь! — кричит уже изрядно красный отец с ремнем, и я понимаю, что он злится. И чем вывела его Даша?!

— Да это просто смайлик! — вопит уже в слезах сестра. — Я ему решение задачи прислала, а он в ответ мне «Спасибо» написал. И смайлик с поцелуйчиком. В классе все так общаются. Это обычный, ничего незначащий смайлик.

— Ничего не значащий да… Ничего… — замахивается на младшую отец.

— Мы вернулись! — вклиниваемся в разговор.

— О, еще две прошмандовки вернулись. Время видели? — кричит отец.

— Мать на кухне загибается, а они шляются непонятно где по темноте.

— Папа, сейчас десять минут девятого, — говорит Поля. Не успеваю её одернуть. Когда отец в таком состоянии, то его лучше не трогать.

— Папа, мы видели время и вышли раньше на остановку, но был дождь, и мы его долго пережидали, поэтому опоздали. Сейчас переоденемся и поможем маме, если ты нас пропустишь, — мягко говорю я. Я вообще боюсь его состояния злости. Знаю, чем это чревато. На соли и гречке уже стояла. Знаете, что главное в этом?! Не шевелить ногами.

— В сумке что? — недобрым взглядом подмечает отец. И вот тут я точно покрываюсь испариной, но уже от страха. Футболка прилипает к спине и животу. По телу озноб проходит. Учитывая тот откровенный купальник, что выбрала для себя Поля и втайне от родителей купила, назвать целомудренным нельзя. И если сейчас это увидит отец, то влетит нам обеим. И что страшнее — купальник или наше вранье, я не знаю.

— Форма для купания, — с мандражом говорит сестра.

— Сюда дай, — протягивает руку отец.

Господи, пожалуйста, пусть он его не найдет. Проговариваю про себя. И сверху кто-то слышит мои мольбы. Купальник Поли не появляется в куче всего, что на пол высыпает отец.

— Ладно. Хоть с одними нет проблем, — выдыхает отец. — Мигом в комнату переодеваться и помогать матери, которая, к слову, только что вышла оттуда.

— О, девочки вернулись, — вытирая руки о вафельное полотенце, говорит мама. — Как тренировка?

— Хорошо. Мы сейчас переоденемся и поможем тебе.

— Отлично. Мне как раз осталось накрыть на стол и можем ужинать.

— Так поздно? — вклинивается Поля.

— Если бы кто-то вовремя пришел и помог матери, то ужинали бы как обычно, — выговаривает нам отец.

Переодеваемся с сестрой молча. Свои переживания задвигаю в дальний угол. Сейчас смаковать это все не в силах. Ужин бы пережить, судя по настроению отца. Сервируем стол быстро. Близняшки помогают маме на подхвате.

Ужинаем в такой же гнетущей тишине. Еду еле проталкиваю в себя. Пока отцу не звонят. Он о чем-то долго беседует, и, судя по настроению, он злится еще больше. Но возвращается молча и так же молча садится за стол. Лишь через время спрашивает меня.

— Сомов в твоей группе учится? — обращается ко мне папа.

— Эм… Нет, в параллельной. А что? — задаюсь напрямую вопросом. Но он не отвечает.

— Он достает тебя?

— Нет.

— Вы общаетесь?

— Да, — не скрывая этого, отвечаю.

— О чем? — спрашивает отец.

— Об учебе. Я староста их группы и своей. Скидываю в группу учебный план, расписание и какие-то организационные моменты.

— Вне учебы общаетесь?

— Нет, — вот тут вру капитально, потому что знаю, что явно не к добру сам диалог и его интерес к Сомову. Он и раньше им не нравился. Зажравшийся мажор своего отца. Они учились вместе. И отец Кира сам добился многого: построил свой бизнес, открыл филиалы по многим городам России и СНГ. Но, по мнению моего отца, свое состояние он заработал нелегально. И Кира считает зажравшимся мажором, как он однажды выразился.

— Можешь уйти с должности старосты его группы? — неожиданно выдает отец.

— Нет, уже не могу, — серьезно отвечаю. — Тем более это влияет на учебный процесс и баллы перед преподавателями.

— Ладно. Но если узнаю, что ты общаешься с этим Сомовым, в академию с охраной ходить будешь, — горячится отец. — А лучше вашу помолвку с Костей устроим.

— Папа!

— Я всё сказал! Свободны!

В комнате наконец-то высвобождаю все эмоции наружу, словно кровоточащую рану. Сажусь на кровать, обнимаю себя руками и заливаюсь слезами.

— Боже, Аня, — подсаживается ко мне сестра, — что случилось?

— Это все из-за тебя… — всхлипываю. — Из-за этого дурацкого летника…

— Боже… Да что случилось? Ты скажешь, наконец?

Рассказываю сестре обо всём, что произошло в воде. Как Сомов меня лапал за ягодицы… Как смотрел… Как чуть дома не поцеловал… Рассказываю всё.

— А знаешь, что самое ужасное в этом