У меня в горле встал ком. Я всю жизнь старалась быть оптимисткой, но в то утро, о котором упомянула Роуз Голд, у меня просто не нашлось сил держать себя в руках. Когда моя десятилетняя дочь увидела, что я плачу над раковиной, я решила открыться. Я сползла на кафельный пол, привалилась к шкафу и, всхлипывая, сказала, что мама с папой никогда меня не любили. Выпускной, родительские собрания, школьные конкурсы талантов – мой отец никогда на них не ходил. «Ты же все равно не выиграешь», – отмахивался он, а мать сидела рядом с ним и молчала.

Усевшись рядом со мной на полу кухни, Роуз Голд прижалась щекой к моему плечу. «Я люблю тебя больше, чем все люди на свете, вместе взятые», – сказала она тогда. Ее любовь помогла мне подняться, приготовить завтрак и помыть посуду. Я знаю, что совершала ужасные ошибки, но я никогда не рассказала бы всем, кого она знает, о том, что она больше всего в себе ненавидит.

Прокурор в зале суда подошел к заготовленному выводу:

– Справедливо ли будет сказать, что Пэтти Уоттс создала для ребенка токсичную среду?

Роуз Голд кивнула:

– Она не оставляла мне личного пространства.

Уже во второй раз за последние несколько минут я почувствовала себя так, будто мне влепили пощечину. Это я-то не оставляла ей пространства? Да я в туалет не могла отойти – Роуз Голд повсюду ходила за мной. Ей все время нужно было знать мое мнение о том, что ей надеть, как причесаться, как назвать новую куклу. Меньше года назад она просилась спать ко мне в постель, а теперь имеет наглость говорить, что это я душила ее вниманием. Если между нами и была нездоровая зависимость, она была взаимной. Конечно, людям со стороны наши отношения показались бы странными, но когда это нас волновали люди со стороны? Я доверяла ей. Она была своей.

Роуз Голд продолжала:

– Мама говорила за меня с врачами.

Ты же сама просила меня делать это, потому что стеснялась чужих людей!

– Мама выбирала, что мне надеть, пока мне не исполнилось семнадцать.

Ты не доверяла себе, думала, что не умеешь сочетать вещи!

– Мама прожевывала за меня еду, которую, по ее мнению, я могла переварить, прежде чем дать ее мне.

Ты говорила, что, возможно, тебя не стошнит, если еда будет уже пережеванная!

Воспоминания мелькали в моей голове одно за другим. Разве мы с ней не смеялись? Разве не просила она почаще ее обнимать, рассказывать ей сказки, хвалить ее? Еще, еще, еще. Разве я хоть раз отказала? Разве я хоть раз пожаловалась на нее соседке, учителю или врачу? Разве я хоть раз бросала ее одну в пятницу вечером, чтобы сходить на свидание или увидеться с подругой? Разве я просила дать мне немного личного пространства, разве я говорила, что хочу спать в кровати одна, что предпочитаю поваляться допоздна в выходной, принять ванну с пеной, не боясь, что дочь потребует срочно принести ей яблочного сока?

У Роуз Голд задрожал подбородок.

– Я знала, что она меня контролирует, но я понятия не имела, что родная мать кормит меня лекарством, от которого меня рвало раз за разом, так что начали гнить зубы. Она морила меня голодом и травила, – ее голос надломился, – она испортила мне все детство.

Роуз Голд начала теребить рукав свитера, пропуская ткань между средним и указательным пальцем. Так она успокаивала себя с самого детства. Еще в младенчестве моя дочь точно так же мяла одеяло. Вспомнив, какая она до сих пор маленькая и наивная, я почувствовала, что гнев отступает.

Я могла возмущаться сколько угодно, но на самом деле мне было некого винить, кроме себя. Если бы я внимательнее следила за дочерью, она сейчас не сидела бы в кресле свидетеля и не давала бы показания против родной матери. Жаль, что нельзя отменить последние шесть месяцев и начать сначала. Может, нужно было сходить вместе к семейному психологу.

– Спасибо, мисс Уоттс, – сказал прокурор и повернулся к судье. – Ваша честь, вопросов больше нет.

– Отлично, – ответил тот. – Сделаем часовой перерыв на обед.

Пристав подошел к свидетельской трибуне. Пальцы Роуз Голд сплелись в узлы. Она посмотрела по сторонам, и я поймала ее взгляд. «Я люблю тебя», – с улыбкой произнесла я одними губами. Ее лицо помрачнело. Она посмотрела на присяжных, которые собирали вещи, и наклонилась поближе к микрофону. На этот раз ее голос прозвучал громко и уверенно:

– Моя мать должна сидеть в тюрьме.

Пристав увел Роуз Голд со свидетельской трибуны. У меня за спиной шумели зрительские ряды. Я сжала зубы, борясь с желанием сорвать с моего ошеломленного адвоката галстук и затолкать его в рот собственной дочери. Все эти месяцы я представляла неясные фигуры манипуляторов, обступивших ее: Алекс Стоун, полицию, прокурора, журналистов. Я думала, что моя дочь лишь бездумно повторяет чужие слова, как послушная девочка. Но моя дочь вышла на трибуну – и разболтала детали нашей личной жизни – по собственной воле. Ей хотелось увидеть, как я отправлюсь заживо гнить в тюрьму, хотя я посвятила всю свою жизнь заботе об этой неблагодарной девчонке. Ее предательство пронзило меня, как разряд в две тысячи вольт. Я думала, что у меня вот-вот остановится сердце.

«Как ты могла? – мысленно спрашивала я, глядя на нее. – Ты была для меня больше чем дочерью. Ты была моей лучшей подругой. Ты была для меня всем».

Роуз Голд повернулась ко мне, как будто я произнесла эти слова вслух. Наши взгляды снова встретились. В ее глазах я увидела сожаление, мольбу о прощении. И тогда я поняла: однажды она ко мне вернется. Конечно, ей придется понести кару за свое предательство, но мы это переживем.

В день судебного заседания моя дочь сбилась с пути и потом блуждала еще много лет. Но я оказалась права: злодеи не смогли разлучить нас. В конце концов она вернулась ко мне.

На этот раз, моя милая девочка, обещаю, я тебя не отпущу.

Август 2014

Я СИДЕЛА ЗА ХЛИПКИМ пластиковым столиком в комнате для персонала «Мира гаджетов» и обедала. Сегодня я сделала салат «Кобб». Стать звездой кулинарных шоу мне не грозило, но, по крайней мере, мои блюда стали съедобными. Прошло полтора года с тех пор, как в «Сплетнике» вышло мое интервью. Винни уверял, что хочет рассказать мою версию произошедшего, но в итоге в статье я все равно выглядела жертвой. Вышла типичная слезливая история на две страницы, которую напечатали далеко не на первых полосах таблоида. У меня дома лежали шесть экземпляров этого выпуска.

В моей жизни не произошло перемен, на которые я надеялась. В дверь не стучались диснеевские принцы. Соседи все так же совали нос в мои дела. Работа нагоняла скуку.

Напротив меня за столом сидела моя коллега Бренда. Пару месяцев назад она родила ребенка, поэтому вечно торчала в комнате для персонала, сцеживая грудное молоко. Ее грудь была прикрыта пледом, но молокоотсос работал так громко, что мешал мне думать. Каждый раз, когда я видела Бренду, она спрашивала, не поговорила ли я с Филом о том, чтобы приехать к нему в гости. Несколько месяцев назад я совершила ошибку, рассказав ей, что у меня есть парень по переписке.