А лекции… Гм… Много лет Юрий Сергеевич читал, точнее, рассказывал свои лекции в аудитории, заполненной студентами, именно студентами – абстрактными молодыми людьми, слушающими его, сидя за столами, ряд за рядом. Теперь же с кафедры он видел лицо каждого, глаза, равнодушные и пустые; видел, что многие заняты своими делами, некоторые дремлют, другие постоянно передают друг другу записки, шепчутся, поглядывают на часы. Это крайне раздражало его, лекции превратились почти в пытку, он даже начал подумывать об уходе из института. «Да им же совершенно плевать, оказывается, – злился Ташевский, – на всех моих вагантов, трубадуров, миракли!»

В последнее время, после операции, очень многое изменилось для Юрия Сергеевича, и, странно – многое точно бы побледнело, а другое исказилось, изуродовалось. «Хм, – усмехнулся он пришедшему на ум сравнению, – это как будто… Вот есть муха: крылья, ножки, летает, жужжит. Обычная вроде, муха и муха. А положить под лупу – превращается в отвратительное мохнатое чудище…»

Наконец вот и станция. Перед входом – ряды женщин с мешками и клетчатыми сумками, полными мандаринов, помидоров, винограда. У старушек висят на груди этакие витринки – десятка два сигаретных пачек.

– Мужчина, возьмите свеженьких помидоров! – обратилась одна из женщин к Ташевскому. – Вам, как первому покупателю…

Он посмотрел на женщину. Тонкая, с узким бледным лицом; неприятный взгляд возбужденных надеждой глаз…

– Вкуснейшие помидоры, – добавила она уже почти равнодушно вслед открывающему тяжелую стеклянную дверь Юрию Сергеевичу.

Вестибюль, некогда просторный и строгий, превратился в продолжение окружающего станцию рынка. Аптечный киоск, лотки с газетами, журналами, столик с духовной литературой, образками, календарями, игровые автоматы, экспресс-фото, экспресс-кафе… Раньше Юрий Сергеевич, щурясь, с интересом пытался разглядеть происходящее в вестибюле, пока шел к эскалатору, а теперь прятал глаза, чтоб не наткнуться на унылые или не по-хорошему радостные лица продавцов, на рты, пережевывающие хот-дог, на руки, стучащие по кнопкам игровых автоматов, листающие книжку или свеженький эротический журнал… И сейчас, доставая из нагрудного кармана пиджака магнитную карту-проездной, он вспомнил о еще одном своем желании, чуть ли не ежедневном желании подойти к одному из столиков-тумб экспресс-кафе, к тому, из которого торчат краники, и открыть их. И смотреть, как на пол текут вязкие струйки кетчупа и горчицы… Занятное, наверно, зрелище.

Вставляя магнитную карту в турникет, Юрий Сергеевич почувствовал, как его щипнул бдительный взгляд дежурной. Взглянул в ответ. Она стояла где и обычно, у своей будочки. Немолодая женщина, полная и озабоченная поддержанием порядка, в синей униформе и нелепой красной шапочке, подозрительно ощупывала глазами следующего пассажира, преодолевающего турникет.

«Интересно, – подумал Ташевский, – по скольку у них эта вахта? Часа по два… или по четыре…»

По соседнему эскалатору выезжают из подземелья люди. Плотной полоской, один за другим. Стоящий впереди на голову выше следующего. «Как матрешки!» Вереница мужчин, женщин, девушек, стариков, детей… Некоторые торопливо топают вверх, куда-то, видимо, опаздывая, и смотрят на ступеньки, словно гонятся за ними, прихлопывают тяжелыми подошвами… «Да, там на некоторых цифры есть, – вспомнил Юрий Сергеевич, – кажется, на каждой пятой: 35, 40, 45…» И усмехнулся, даже не поняв, отчего именно. Кстати, да, он стал с недавнего времени частенько усмехаться своим мыслям, порожденным впечатлениями от увиденного в прояснившемся для его глаз мире.

Эскалатор длинный, стоять и ждать, пока спустишься на платформу, томительно. Бывает, Ташевский шагает вниз, правда, это неудобно – раньше из-за близорукости он постоянно цеплялся за стоящих справа то локтем, то портфелем, опасно оступался, боялся потерять равновесие; теперь же ориентируется куда лучше, только вот прежнее ощущение неуверенности слишком сильно, и он предпочитает стоять, держась за поручень. Разглядывать людей на соседнем эскалаторе.

Они разные, люди. Да, теперь они кажутся совершенно разными. И надо ж природе иметь столько фантазии, создавая людей. Каждого в отдельности. Бесчисленное количество комбинаций…

Два людских ручейка постоянно посылают друг другу взгляды-прикосновения. Парни обшаривают соседний ручеек, выискивая симпатичных девушек; женщины с грустинкой разглядывают, кто как одет и кто что везет; немолодые завистливо смотрят на молодых… Много откровенных, почти наглых глаз. А чего опасаться? Это не тротуар, не автобус, здесь нет опасности, что тебя спросят: «Чего уставился?» Ты защищен пространством и движением. Секунда-другая, и человек уже миновал тебя, проехал дальше, и можно разглядывать следующего, и тот тоже уплывет, на его месте появится третий…

Юрий Сергеевич вспомнил, как однажды, спускаясь к поезду, он наблюдал карабкающихся вверх. Соседний эскалатор почему-то остановился, людям пришлось подниматься самим. И те, кто плавно и благополучно спускался, смотрели на карабкающихся, неуклюжих и жалких, с подсознательным превосходством, а те, в свою очередь, на спускающихся – со злобной завистью.

«А вот если кому-нибудь язык показать… – вдруг пришло в голову Ташевскому новое дурацкое желание. – Высунуть так язык до подбородка или пальцем у виска покрутить, как отреагируют? Может, тем же ответят, а может, начнут догонять, чтоб разобраться». И тут же наткнулся на подходящее для эксперимента лицо: солидный мужчина, полный, налитый силой, глаза умные, даже какие-то ленивые от избыточного ума… Мужчина равнодушно глядит на плывущих в противоположную сторону соседей, зрачки не перескакивают с одного на другого, а просто скользят по фигурам. «Никого не видишь – да? – не замечаешь…» Юрий Сергеевич задержался на этом лице лишнее мгновение и почувствовал, что язык готов выскочить и подразнить солидного. «Ну-ка, отреагируешь?» Конечно, очнется, оглянется, чтоб рассмотреть ненормального с высунутым языком, а потом полдня будет всплывать перед ним эта странная секундная сценка… Но Ташевский удержался, стиснув зубы, заперев за ними язык. Отвел взгляд, вцепился им в спину стоящего впереди пассажира…

Уезжаешь ты,

Может быть, и навсегда.

Уезжаешь ты,

Вот и все мои слова,

– поет почти девичьим, тонким голосом долговязый парень с несчастным лицом, подыгрывая себе на гитаре. Перед ним расстелен матерчатый футляр, где лежит несколько монеток. Глаза парня прикрыты, он будто выражает этим свое презрение к толпе или же просто стесняется, а может, и действительно страдает искренне. Юрий Сергеевич, как и все, прошел мимо парня, отыскивая на ходу свободную скамейку. Нашел, поставил на нее портфель, снял кепку и вытер лоб платком. После той чуть не случившейся выходки с языком его прошиб пот, холодный и липкий. «Неужели загриппую… – попытался обмануться Юрий Сергеевич, найти причину своего состояния. – Да не-ет, никакой это не грипп… Переутомился, что ли? Скорее всего».

Рядом остановился маленький сутуловатый старичок в мощных очках. Пушистая, темнорусая, с седыми прядями борода спускалась на отвороты пальто.

Старичок поставил сумку рядом с портфелем Ташевского, расстегнул пальто и размотал на шее шарф. На Юрия Сергеевича пахнуло ароматом одеколона, нет, не одеколона, а чего-то нежного, сладковатого, как женские духи… «От него?» – изумился и испугался Ташевский.