Нуца вспыхнула, и потом долго не могла выкинуть из головы воспоминания о лице невестки – постепенно она поняла, наблюдая за ними обоими, что он ей мерзок, но она терпит. И будет терпеть, потому что – остальное уравновешивает.

Но даже у этой селедки была своя жизнь.

И Нуца впервые испугалась, что умрет невидимкой.

За эти годы она успела закончить какой-то невнятный колледж, работы по специальности не нашла, пришлось идти продавщицей в маркет при бензоколонке, и внезапно оказалась на своем месте: она почти переселилась туда – закупала товар, вела учет, лихо торговала, перешучивалась с водителями, они любили пить кофе и точить лясы зимой в ее теплом закутке, у нее снова заблестели глаза, и было что принести в клюве на женские посиделки. Ей уже было порядком за тридцать, она похудела, постригла косу, стала одеваться, как ей всегда хотелось, – наконец появились свои деньги. Мать все одобряла, и Нуца молча злилась – почему она не понимала раньше, что матери тоже хочется смелых и дерзких дочерей?!

Старшая сестра окончательно засела дома и стала нянькой племянникам, никто уже не вспоминал про ее диссертацию и научную степень, – ведь это не помогло ей ни выйти замуж, ни заработать денег, а значит, это все был неверный расчет.

Нуце было все же очень одиноко, потому что задушевной подруги у нее не оказалось ни одной – слишком она была безупречная для ветреных кузин, а новые люди в круг попадали редко.

В один прекрасный вечер в маркет зашел купить зажигалку молоденький парнишка – и она влюбилась.

Это была совсем другая реальность, которая никогда не пересечется с ее основной жизнью – никто бы все равно не поверил, что у нее, такой строгой и правильной, роман с мальчишкой на пятнадцать лет моложе.

Оба выглядели гораздо юнее своего возраста, и от этого были похожи на братьев – Нуца никогда особой женственностью не отличалась. Пока она играла в маленький домик: готовила на плитке в своем закуточке еду, варила кофе, в плохую погоду, когда нет клиентов, они часами вдвоем сидели под одеялом, курили и разговаривали, опьянев и потеряв голову.

В конце концов настал момент, когда Нуце захотелось выйти на солнечный свет – она правда верила, что все преодолимо и что ее семья побушует, но она справится – силой безупречной репутации.

Однако беда пришла, откуда она не ждала – мать мальчика чуть не вырвала себе все волосы, слегла, прокляла Нуцу, пообещала сыну покончить с собой или выгнать его из дома.

И что самое удивительное – он послушался. И женился на той, кого ему привела мать.

Многочисленная армия кузенов повернулась к Нуце и гневно потребовала эту историю похоронить – это все было ниже их достоинства.

Пришлось покориться, и Нуца ушла с той работы, нашла другую, тоже ночную: диспетчер в таксопарке.

Днем ей надо было отсыпаться, и это очень удачно избавляло от разговоров и взглядов.

Она стала невидимкой, как многие женщины – незначительная, ни на что не влияющая, неудачливая, проигравшая все свои личные битвы.

Тем сильнее любила она эти ночные дежурства.

Открылся новый мир – в ее доме, где все ложились спать по звонку и все делали так, как было заведено, даже не пытаясь развернуться и прыгнуть, заорать, разбить или разрыдаться, твердо знали, что только порочные люди живут ночной жизнью.

Жарким томительным летом Нуца посылала этим порочным людям по заказу машины и слушала их жалобы, смех, проклятия, шепот, просьбы, признания, угрозы, насмешки, сожаления, молитвы – да там кипела каждая секунда времени! Куда до него дневному благопристойному существованию, скучному до плача.

Зимой поток иссякал, становился поспокойнее, ближе к сезону же набирал мощи и вдруг взрывался – всю ночь до утра, бывало, минуточки поспать не удавалось, звонки наслаивались один на другой, рвались внутрь ее маленького кабинетика страстями – и не важно, какими: по проигранным деньгам, убежавшей проститутке или разбитому носу товарища.

По утром, выкурив напоследок неимоверно горькую сигарету деревянными губами, Нуца собирала сумку и уходила спать – она даже мысленно не называла то место домом.

Впрочем, там все было по-прежнему, только росли племянники и старела мать, отец менялся, но как-то вне возраста: перестал пить, например, и ругаться с братьями.

Сестра же была старее всех.

До Нуци доходили слухи – хотела она того или нет, но скорее хотела, конечно: что мальчик очень плохо живет с женой, что из дома постоянно слышна ругань, что он часто выходит вечером, с треском захлопывая за собой дверь, и не возвращается сутками.

Она не понимала, радует это ее или нет, пока в один прекрасный день на телефоне не нарисовался старый, знакомый номер, живший в ее памяти как цельная картинка, а не длинное число. Она не брала довольно долго, и удивленно прислушивалась к сердцебиению, пока водитель не свистнул ей – эй, чего, Нуца, лыбишься, узнала чего?

Прежняя Нуца не одобрила бы вообще ничего из происходящего: ни такого фамильярного обращения, ни радости от звонка женатого предателя, ни скрытности. Однако сейчас вылупилась другая Нуца, и она ответила на следующий день, когда звонки переведенного в виброрежим телефона стали напоминать конвульсии бешеного зверя.

Мальчик сразу сказал ей то, что она себе воображала два года: я ее ненавижу, люблю только тебя, давай встретимся.

Они встретились перед ее сменой, в сумерках, недалеко от строящегося отеля, влепились друг в друга в пустом недостроенном номере с балконом, Нуца отдалась ему стоя, царапаясь голым задом о бетонную стену, и словно у нее из головы вылетела пробка, а мозг вынесли на морской берег и его обдуло со всех боков ветром, и стало все ясно и просто: ей плевать на все, на всех, только бы быть с ним, и никому ничего она не должна говорить.

Вскоре он развелся с женой – вернее, она сама собрала вещи и ушла, за ней попозли слухи, что между супругами не было никакой интимной связи. Ну что ж, чужого брать не надо, прошептала Нуца, она теперь исхудала и почернела лицом – мальчик снял квартирку, крошечную, темную, но там были матрас и вода, а больше ей не надо было ничего.

Дома ее теперь не видели – она отлично обеспечила себе алиби многолетней службой, каждый день до работы приходила в квартиру часом раньше, мальчик был уже там, они начинали от дверей, и не отрывались друг от друга, как две кобры, и ее поражало до глубины души, какие чувства он в ней вызывает – одновременно нежность, ярость, покорность и смех.

Сколько лет потеряно – нет, этого она не думала, потому что никто другой бы ей не подошел. Значит, она все-таки